Тайный советник. Исторические миниатюры

Он великий маэстро, и ему… корюшку!

Это сразу же изменило настроение “русского Макарта”.

– Пять тысяч рублей за каждую подпись, – сказал Маковский скупердяю.

Пусть это только анекдот. Но он хорошо вплетается в канву его противоречивой жизни. А сколько требовалось (я не говорю – творческих) чисто физических усилий, чтобы покрывать маслом необъятные полотна, насыщенные амурами и вакханками, щегольским блеском драгоценностей и приторными аксессуарами. Да, аристократия платила ему щедро, но она же и требовала от мастера шедевральных щедростей в живописи. Маковского спасало только железное здоровье и темперамент творца с уникальной фантазией.

А мода есть мода. Побывать в доме Маковского – уже дело общественного престижа, а залучить его в свой дом – великое счастье…

Известный пейзажист Клевер в старости вспоминал:

– Маковский вообще был душою общества как среди нас, художников, так и в великосветских кругах, даже среди денежных тузов. Он нигде никогда не терялся, всегда приковывал к себе внимание незаурядной внешностью, красивой головой, умным разговором, обаянием таланта крупного художника России…

“Русского Макарта” окружала сказочная роскошь, какая и не снилась никакому русскому художнику. Но титанический непрестанный труд ради заработка породил творческую всеядность, огульную неразборчивость в выборе темы. Талант – да! – бил ключом, но Маковский одинаково страстно выписывал пейзаж или жанровую сцену, портрет ученого или содержанку нувориша, он любовался узорами древней жизни, писал вакхическое панно в духе Тьеполо, головки красоток, аллегории и декорации, соглашался расписывать ширмы для спален, выдумывая украшения для паланкина немощной аристократки, – и все это выполнял не как-нибудь, не между прочим, а с одинаковым блеском!

Иванов всю жизнь страдал над “Явлением Христа народу”, Крамской так и угас, не завершив своего библейского “Хохота”, а где же та главная картина, которой ошеломит мир Маковский?

Константин Егорович сумрачно признавался:

– Все некогда! Но знаете, меня давно ждет Минин…

Минин возник только в 1896 году, написанный для Нижегородской ярмарки, где для картины был устроен отдельный павильон. Официально холст назывался так: “Кузьма Минин на площади в Нижнем Новгороде призывает сограждан к пожертвованиям”. Вот здесь Маковский и размахнулся перед народом во всю богатырскую ширь – это был уже эпос, подлинный! Даже странно, как Маковский, в его летах, уже погрузневший, уже пребывая в пессимизме, сумел справиться с таким колоссальным полотном, где все взволнованно, все археологически верно, все реально до последней нитки на рубахе мужика, до завязки на котомке нищего. Тут разом все ожило, все задвигалось, забурлило в массе народа, и казалось, что из глубины красок просачиваются вещие слова патриота Минина: “Буде нам похотети помочи государства, ино не пожалети животов своих, да не токмо животов своих, ино не пожалети и дворы своя продавати, и жены и дети наши закладывати…”

Вот он, глас народа – глас Божий! Максим Горький, еще молодой, долго стоял перед этой картиной, потрясенный. “Живая вещь, – писал он тогда, – крупный исторический жанр, интересный и очень красивый”. Здесь красота не мешала – помогала. Картина так и осталась в Нижнем Новгороде…

В грозном 1941 году она стала для нас боевым призывом!