Тайный советник. Исторические миниатюры

С нею я дошел до сада,

И прошла моя досада,

А теперь я весь алею,

Вспомнив темную аллею.

Однако не станем думать о Минаеве как о талантливом рифмоплете-зубоскале. Если отец его, тоже поэт, привлекался по делу петрашевцев, то Дмитрий Дмитриевич сидел в крепости по делу Каракозова, стрелявшего в Александра II. Историки обычно называют его демократом, а иногда пишут более конкретно: революционный демократ. Минаев примыкал к редакции “Современника” – передового журнала России. Максим Горький относил Минаева к “компании самых резких и демократически настроенных людей того времени”. Четырнадцать лет жизни поэт отдал сатирическому журналу “Искры”, где его рифма за­острилась, как кончик осиного жала, сделавшись опасным оружием в борьбе с бюрократией, казнокрадами, взяточниками и просто мерзавцами. Н. К. Крупская писала, что в семье Ульяновых очень увлекались “искровцами”, в том числе и Минаевым, а молодой В. И. Ленин многие стихи помнил наизусть…

Да и как не запомнить? Как ими не восхититься?

Вот одно из них, с безобидным названием “Кумушки”. Автор вроде бы уговаривает куму Кондратьевну прогнать мужа, который житья не дает ей, бедной, но в подоплеке обыденных слов Минаев затаил мощную политическую сатиру:

Сладко ли, не сладко ли —

Все: по шее ль бьют,

Лупят под лопатку ли…

Так не плачь кума,

Позабудь, Кондратьевна:

Нужно из ума

Гнать, и гнать, и гнать его…

Казалось бы, что тут такого? А прочтите стихи с выражением, и получится, что бедняка “лупят подло Паткули” (а Паткуль – обер-полицмейстер Петербурга), что надо “гнать и гнать Игнатьева” (а Игнатьев – генерал-губернатор столицы).

Минаев безжалостно разоблачал крепостников, доставалось от него и Фету, с его замашками старорежимного помещика. Минаев писал в пародиях:

Я пришел к тебе с приветом

Рассказать, что солнце встало,

Что Семен работник с Фетом

Не поладил, как бывало…

Шепот, робкое дыханье,

трели соловья,

Лошадей крестьянских ржанье,

под окном свинья,

В дымных тучках пурпур розы,

в людях страха нет,

И глотает злобы слезы

крепостник-поэт…

Третье отделение находилось на Фонтанке, возле Цепного моста, и Минаев не боялся разоблачать его тайны:

У Цепного моста видел я потеху —

Черт, держась за пузо, подыхал от смеху:

“Батюшки, нет мочи, умираю, право, —

В Третьем отделении изучают право.

Право? На бесправье? Эдак скоро, братцы,

Мне за богословие надо приниматься…

Минаев выпускал сатирический журнал “Гудок”, заглавную виньетку к которому придумал сам. Над толпою стоял человек, размахивая знаменем, на котором начертано: “Уничтожение крепостного права”. Цензура проморгала. Только на шестом номере заметили, что лицо знаменосца – это лицо Герцена! “Гудок” закрыли.

Творческая плодовитость Минаева была необычайна, а стихи его брали нарасхват. Он обладал не только даром версификатора – у него был и редкостный дар импровизации. Конечно, издатели жестоко эксплуатировали Минаева. Вот сидит он с друзьями в ресторане у Палкина или Еремеева, прибегает метранпаж из типографии, сам чуть не плачет:

– Митрич, Митрич, спасайте! Место пустое… заполните.

– А сколько строчек надобно, братец?

– На три рубля… ну что вам стоит?

И тут же, в шуме компании, Минаев на салфетке создает блестящее по исполнению восьмистишие. Один маститый, но бесталанный писатель однажды упрекнул поэта за то, что тот базарит себя на мелочи, – и сразу получил ответ:

Ты истину мне горькую сказал.

И все-таки прими за это благодарность:

На мелочи талант я разменял,

А ты по-прежнему все крупная бездарность…

25 сборников стихотворений – это не все, что он сделал. Дмитрий Дмитриевич усиленно переводил Байрона и Гюго, Данте и Гете, Бернса и Сырокомлю, Лессинга и Мольера, Шелли и Леопарди, Лонгфелло и де Виньи, Ювенала и Альфреда де Мюссе… Пробовал он силы и в драматургии: за пьесу “Разоренное гнездо” Академия наук присудила Минаеву премию в 500 рублей, что заставило автора сказать:

Да, в Академии наук плохи хозяева, ей-ей:

За “Разоренное гнездо” вдруг дали мне 500 рублей.