— Разумеется, если я на них согласилась…
Невесело улыбнулась. Нужно рассказать, возможно, поймет, что лучше попытаться скрыться. Потому что с Вроцлавом шаг вправо, шаг влево…
— Мама вышла замуж за Яблоницкого, когда мне было шесть. Своего настоящего отца я не знаю. Мы переехали из Лондона в дом Вроцлава. Сначала все было неплохо. Я пошла в школу, нашла новых друзей, начала заниматься танцами. Тогда, конечно, ничего не понимала о взрослой жизни, не задавала себе вопросов, чем занимается отчим, как он зарабатывает деньги. А постоянные сборища в доме считала веселыми праздниками и не более. Едва мне исполнилось тринадцать, все резко поменялось. За то лето я очень выросла, перестала походить на маленькую девочку, которая путается под ногами у взрослых. Вроцлав быстро понял, как меня можно выгодно использовать…
Перевела дух. Тот год, когда стала девушкой и начала носить лифчик, до сих пор вспоминаю с содроганием. Сколько не думала об этом, так и не изменила мнения — именно тогда отчим расписал всю мою жизнь наперед.
— Своих детей у Яблоницкого нет, и он начал готовить меня как наследницу. Понимаешь, что это значит для девушки? — Андрес кивнул. — Не спрашивая, меня записали на огромное количество кружков. Этикет, риторика, логика, сценречь, основы стиля и макияжа и многое другое. Я продолжила заниматься танцами, добавились гимнастика, ритмика, плавание, верховая езда. Меня воспитывали словно принцессу, а я так уставала от этой круговерти, что буквально превращалась в зомби. Никаких развлечений не было, не хватало времени. Да и не хотелось. Только к шестнадцати годам поняла, что цель Вроцлава не только сделать из меня образцовую жену для того, на кого он укажет, но, прежде всего, оградить от общения с противоположным полом. Чтобы даже мысли о мальчиках не посещали. На мой шестнадцатый день рождения отчим организовал шикарный праздник с фейерверком и огромным тортом. Мне позволили надеть вечернее платье и накраситься как взрослой. На самом деле Вроцлав просто организовал смотрины. Через неделю подслушала разговор прислуги и узнала, что несколько партнеров отчима изъявили желание в будущем породниться. Причем у половины из них сыновей не было.
Глава 28
Андрес
Видел, как Поппи непросто рассказывать все это. И чем дальше, тем больше становились паузы, мрачнее молчание, хуже настроение. Но я чувствовал, что ей нужно высказаться.
— Что было дальше?
— Когда поняла, что единственное будущее, которое меня ждет, стать идеальной женой без права выбора, взбрыкнула. Резко перестала быть хорошей девочкой. Думала, если заброшу занятия, начну сбегать из школы и поздно приходить домой, то смогу избежать участия в планах Вроцлава. Но его партнеры, с которыми по-прежнему пересекалась иногда, лишь смеялись на это и считали взбалмошностью подростка. Очень скоро выяснилось, что и эта отвоеванная свобода — лишь иллюзия. Отчим приставил охрану, чтобы не пострадали ни я, ни моя девичья честь. Два года продлилось противостояние — я практически перестала учиться, начала ярко краситься, попробовала сигареты и алкоголь, лгала, таскала деньги у мамы. Именно в тот период отношения с матерью испортились. Она всегда поддерживала Вроцлава. А ближе к совершеннолетию я поняла, что просто ревнует. И сделает, что угодно, лишь бы выдать неугодную дочь замуж поскорее.
Пенелопа замолчала. Кажется, до сих пор тяжело переживает ту размолвку с мамой.
— А Яблоницкий? Он давал повод? Твоей маме?
— Интересно, было ли у нас что-то? — смутился от прямого вопроса и отвел глаза.
— Нет, никогда. Хотя Вроцлав для меня один из тех мужчин, вертеть которыми было проще простого. Он как воск в моих руках во всем, кроме нежелания стать замужней дамой. Думаю, он тоже хотел удалить меня из дома как можно скорее. Сама не знаю, чем бы это кончилось, если бы захотела пойти до конца. Но я не хотела, а иногда откровенно боялась его внимания. Но подростковый гормональный взрыв только подстегивал, а не тормозил. После вечеринки в честь восемнадцатилетия я соблазнила начальника службы безопасности Вроцлава. Алеш был молод и привлекателен, и отчим очень доверял ему.
Поппи снова замолчала, а я напрягся.
— Почему был?