Тайный узел

— Присаживайтесь, — указал капитан на стол с двумя стульями, располагавшимися у окна.

Нина осторожно опустилась на стул. С противоположной стороны стола разместился капитан. Он достал из ящика стола бумагу, ручку и принялся заполнять шапку протокола, часто макая ручку в коричневую чернильницу-непроливашку, в которой чернила, похоже, были только на донышке. Такие чернильницы Нина помнила еще со школы. Они вставлялись в специальные отверстия в партах, чтобы чернильницы ненароком нельзя было смахнуть или уронить. Ибо, несмотря на свое название — непроливашки, — они все же проливались и чернила пачкали парты, пол, а то и руки и одежду.

— Я капитан Еремин и буду заниматься вашим делом. Назовите свое имя, — потребовал милиционер, разглядывая задержанную и пытаясь сделать для себя какие-нибудь умозаключения относительно молодой женщины. Но кроме одного — что она трезвая и весьма хорошо одета — в голову ничего более не приходило.

— Вера Круглова.

— С отчеством попрошу, — заметил задержанной капитан милиции и в очередной раз макнул перо в чернильницу, чтобы записать полученный ответ. То, что молодая женщина, сидящая против него, врет, он не мог и предположить.

— Вера Николаевна Круглова.

— Год рождения? — бесцветным голосом продолжал опрос капитан.

— Одна тысяча девятьсот двадцать третий.

— Место рождения?

— Город Ленинград, — столь же уверенно произнесла задержанная.

«Из эвакуированных. В начале войны их большая партия в Казань прибыла», — сделал еще одно умозаключение Еремин, после чего спросил:

— Где вы проживаете в настоящее время?

Нина назвала адрес Веры. Если уж начала врать, то нужно держаться этой линии до конца. Капитан аккуратно записал ответы Нины в протокол, после чего внимательно глянул на молодую женщину и спросил, почему она отказалась назвать свое имя дежурному сержанту. Нина легкомысленно — на взгляд капитана — пожала плечами:

— Не знаю. Что-то нашло на меня… Может, загрустилось.

— Что вы делали ночью на улице? — задал милиционер новый вопрос.

— Встречала Новый год, — на полном серьезе ответила Нина и посмотрела капитану в глаза.

— Как это? — не понял капитан. — В три часа ночи?

Взгляд женщины выдержать он не сумел и опустил глаза. Вообще, подобного рода задержанные встречались в его практике нечасто. Что-то подсказывало ему, что сегодняшний случай — особый.

— Да, — просто ответила миловидная молодая женщина. — Я смотрела на небо и надеялась увидеть мчащийся в санях на северных оленях наступивший молодой год. А когда бы я его увидела, то непременно загадала бы желание. И оно в новом году обязательно бы сбылось.

— И сколько же вы так ждали… своих коней?

— Получается, что три часа.

Еремин наконец осознал, что над ним откровенно потешаются. Причем беззлобно, и что более обидно — мимоходом и отнюдь не собираясь оскорбить или обидеть.

Милиционер неприязненно посмотрел на Печорскую. Наверное, он бы провел с ней нравоучительную беседу, выпустил бы пар и отпустил на все четыре стороны, так как предъявить гражданке все равно было нечего. А потом, она совсем не походила на злоумышленницу. Но в это время дверь кабинета открылась, и в сопровождении начальника городского отделения майора Мишина и участкового уполномоченного старшего лейтенанта Бабенко в него вошел человек с важной осанкой. Держался он так же прямо, как гренадер на строевом плацу. Звали этого человека Валдис Гриндель…

Глава 4. У майора Щелкунова опять забирают дело

Старший следователь республиканской прокуратуры Валдис Давидович Гриндель, совсем недавно получивший классный чин советника юстиции, негодовал. Он не бил посуду, не рвал густую черную шевелюру и не крутился волчком вокруг собственной оси, пытаясь укусить себя за локоть. Он просто молча выражал крайнее неудовольствие, заметно сказывающееся на его внешнем виде: на сухощавом лице проступали крохотные красные жилочки, а левое веко подергивалось. Ему, столько сделавшему для спокойной жизни города и всей республики в целом (только участие его в деле «банды разведчика» чего стоит), поручают разобраться с жалобой какого-то там работника механической мастерской пишущих машин Инсафа Галиакберова. Наверняка человека очень недалекого и малообразованного, у которого, верно, под ногтями вечная чернота от типографской краски и который плохо изъясняется по-русски, поскольку всего-то лет пять-семь назад покинул деревню, название которой переводится как Горелые Пни.