Тайный воин

Боярский род Нарагонов, много веков назад свивший гнездо в холмах, дал крепости своё имя. Однако городок в долине был старше. Поэтому к замку с самого начала прилипло другое название: Невдавень. Недавно выстроенный. Имя бытовало почти до самой Беды. Пятью годами прежде гибели Андархайны здесь разразилось своё худо, не настолько вселенское, но тоже не позавидуешь. Свард Нарагон, по прозванию Крушец, увидел худшее из отпущенного человеку: погребальный костёр своего первенца, Глейва. Что удивительно, даже сухой слог дееписания не минул намёка на небесную кару, постигшую владетеля Невдавени. Полгода спустя Свард погиб на охоте, свалившись в безобидный ручей. Тогда же был утрачен и родовой перстень боярского рода, подарок Йелегена Второго. Дурная примета, признак близкого зла! Едва справили тризну, как умер от гнетýхи второй боярич, Сабал. Ни того ни другого вдовый отец женить не успел. Наверно, всё невесты попадались слишком разборчивые. Последний сын, Болт, хозяйствовать в старой крепости то ли не захотел, то ли не возмог. Оставил праотеческий дом чужим людям. Отъехал счастья искать…

В удатном месте подобные злыдни не приключаются.

Местный народ, судя по всему, тоже так полагал. Пришлось замку опять сменить имя. Теперь он звался Невдахой.

Ознобиша на разные лады твердил это слово, в животе всё более холодело. Сведущий Воробыш подслушал вчера, как Инберн назидал стряпкам, готовившим дорожный припас: «Всем чтобы до Невдахи хватило!»

Новая услышка почему-то столь напугала Ознобишу, что он никому ничего не сказал, даже Скваре. Сразу побежал заправлять знакомый светильник. Из книг ему легче было принимать злые вести, чем от людей. Теперь он всё знал. Уезжая, Болт Нарагон отрёк замок мирским товарищам Ветра. Ныне в крепости располагался один из путей котла – учельня летописцев, счислителей, помощников судей.

Огонёк за чистым стеклом горел ровно и ярко… Что напишут через двадцать лет про Чёрную Пятерь? Доведётся ли кому прочитать о верёвке казнённого, свившейся в плетежок побратимства?..

Всего более державец Инберн любил размеренную, спокойную жизнь. Как говаривали в коренной Андархайне – сегодня мостить дороги, а завтра ездить по ним, не зная беды!

Вот только Владычице зачем-то было угодно, чтобы плавный бег этой жизни всё нарушался кочками да горбами.

Когда сразу трое приспешников начали кашлять и покрылись сыпушкой, державец огорчился, поняв: нежданную помеху с рук запросто не стряхнёшь.

– Карает нас Правосудная… – прошамкал старый Опура. Юношеские прыщи гадко и смешно казались сквозь редкую седую поросль на щеках. – Умножилась в людях неправда!

Толстая Кобоха предположила, что трое заболевших чаще других пробовали яства, предназначенные для высокого стола, отчего и были наказаны. Запонец у неё был с надставленными завязками. Понятно, она страсть любила уличать в обжорстве других.

– Да я!.. – возмутился Опура. – Да за такие слова!..

Его сжатые кулаки выглядели ещё смешнее обсыпанных краснотой щёк. Кобоха схватилась за скалку. Приспешники подались в стороны, рассчитывая повеселиться, но до драки не дошло. Дед согнулся в три погибели, остановленный кашлем.

– Вон с моей поварни! – погнал Инберн паршивых. – Роетесь тут нечистыми руками!

Изгнанные вышли, повесив головы. Очень скоро всех троих позвали обратно. Никто не знал погребов и припасов так, как они.

Поразмыслив, Инберн заподозрил самое скверное. Велел послушному Лыкасику разжечь светильник поярче.

– Ступай посмотри, что там делается, расскажешь. Особо приглядись к стенам и потолку…

Прозвучало зловеще. Воробыш забоялся. Подумал, что Инберн мог бы отправить вниз кого поплоше, вроде чёрной девки Надейки: сиротой меньше! Хватились такой, когда уж и лёд прошёл!.. Тут же вспомнил, как Сквара помогал Надейке двигать неподъёмные короба. Стало совестно. Воробыш сморщился, нырнул в раскрытую прорубь, веявшую неподвижным земляным духом.

Инберн остался ждать, беспокойно теребя усы.

Погреба, где хранилось съестное, были отгорожены от прочих крепостных подземелий надёжными стенами, возведёнными уже после Беды. Лыкаш вырос в деревянной избе. Левобережники трудно привыкали к камню. Однако даже он понимал, что работа была вовсе не образцовая. У стойного плотника ведь не торчат внутрь дома корни и сучья, не свисает кора…

Голоса наверху отдалились, стали невнятными. Пламя светильника придавало уверенности. Лыкаш немного обжился, осмелел, сделал шаг прочь от лестницы, пошёл чередой тесных палат. Мимо плыли кадушки и стенные полицы, заставленные горшками… Тени как-то слишком проворно отбегали назад. Воробыш рад был жить под рукой Инберна, но сейчас, право, не знал, что лучше: брести тут в тишине – или гоняться по лесам за рыжим Лутошкой, проворным, злым и оружным. Неровную кладку густо обомшили бурые потёки, красиво отороченные белым пухом. С потолка свисали лохмотья вроде густой паутины. Они колебались в потревоженном воздухе: ловчие тенёта, наделённые собственным движением…