Тайный воин

– Бог Грозы промолвил Богу Огня, – вполголоса повторил Сквара. Кашлянул, воззвал громче: – Светлый братец, посмотри на меня!..

Ступени под ногами стали деревянной подвысью Кербогиной скоморошни, где под рокот гусельных струн беззаботные Опёнки творили кощуну.

Ты не плачь по мне, меньшой, не моги!
Пусть кругом ещё не видно ни зги,
Будет Солнце и небес бирюза –
Полыхнёт за окоёмом Гроза!
Ты запомни, брат, простые слова:
Стает снег, зазеленеет трава.
Сбереги себя, меньшой, сбереги!
Обороной от злодейки-пурги,
От мороза и ночной темноты –
Только ты теперь стоишь, только ты.
Обошла меня холодная рать.
Взмыл бы в небо – да цепей не порвать.
Стрелы чёрные нацелились в грудь…
Не забудь меня, меньшой. Не забудь…

Сквара не всякий день повторял скоморошину Кербоги. Теперь сам не знал, где тут были слова изначальной кощуны, а где – без всякого права досочинённые вместо забытых. В каком краю стоит теперь твой шатёр, дядя Кербога? Где пригожая дочка твоя добрым людям гадает? Совсем истрепала когда-то подаренный поясок или ещё не совсем? А у малыша Светела тоже, поди, бородка скоро полезет…

«А мне и не достоит больше петь про Грозу, ведь я моранич теперь…»

Так оно, наверно, на самом деле и было. Ибо пол под ногами расселся – неожиданно и бесшумно.

Замечтавшийся Сквара шагнул с надёжного камня на древние доски, насквозь трухлявые от влаги. Опёнок был лёгок телом, но они свой-то вес держали до первого прикосновения. Провалившийся Сквара сперва повис на локтях. Гнильё было бессильно изранить, однако опоры не давало. Ноги болтались в пустоте, остатки досок знай себе подавались. Сейчас рассыплются окончательно, а внизу – если не дыра прямиком в Исподний мир, так ловчая яма с погибельными рожнами на дне… Кабы Светел, явившись искать, не уловил в перекличке вздыхающих душ ещё и его голос…

«Вот помрём и… накаркал, ворон…»

Под локтем хрустнуло. Вместе с кучей трухи Сквара полетел в бездонную яму…

…И всего через несколько пядей встал на ноги.

Дыхание судорожными всхлипами рвалось из груди. Видел бы его сейчас кабальной!.. То-то возместку узрел бы за все неправды, принятые в лесу!.. Сквара ощупал пролом над головой, потом пол и стены вокруг. Он стоял в наклонной, очень гладко обтёсанной дудке едва в аршин поперечником. По полу бежал талый ручеёк, было слышно, как вместе с водой съезжали сквозь тьму упавшие деревяшки. Сквара начал упираться руками и ногами, полез вверх.

Книга милостей

Покинув молельню, Лихарь вновь затеплил светильник. Хромая, пошёл дальше сквозь тьму. В первые годы после Беды погреба частью заложили, частью завалили камнями. Люди думали, будто преграждают путь ядовитому болоту, растёкшемуся перед Мытной. Теперь смешно, но в те дни работа вовсе не выглядела бессмысленной. Идя вперёд, Лихарь узнавал камни. Вот этот оказался слишком тяжёлым, он тогда не удержал отломка, упал, увлекаемый тяжестью… в первый миг решил даже, что руку сломал. А вот этот они с Ивенем волокли вместе…

Тень бывшего друга плыла рядом, заглядывала в лицо. Когда слева послышался шорох, Лихарь повернулся так, что в бедре натянулась жила. Вскинул светильник… Ноздрей коснулся знакомый удушливый запах. В нагромождениях битого камня отсвечивали два маленьких глаза. Мелькнула чёрная ость по мягкому золотому подшёрстку. Курна. Кровожадный, отчаянный крысолов, спаситель крепостных подземелий.

Ветер своего первого ученика чуть его именем не нарёк…

«Тебя как звать, оголец?» – спросил он воришку.

Тот долго отмалчивался, тая злость: монетку у него всё-таки отобрали. Наконец буркнул:

«Как надо, так и зовут».

Его вправду каждый день нарицали по случаю. У мальчишки не было имени, чтобы зацепиться душе. Может, мамка и назвала, прежде чем бросить, но он того не слыхал. А может, вовсе не озаботилась.

Ветер понял, о чём он говорил.

«Ладно. Поглядим. Будет у тебя имя…»