Тайный воин

Огонёк отца вдруг превратился в огромное бледное пламя. Заполнил всё небо, прянул к Светелу… обнял его… стал рассеиваться… истаивать… уходить…

На утоптанном снегу не было заметно, что следов от пробежки Светела осталось раза в два меньше положенного.

Как раз когда на Круг должен был выступить, но не выступил Сквара, в избе проснулась Равдуша. Проснулась от ощущения сырости… Хрипло, испуганно позвала свекровь – и вдруг стала рожать. Вот так, даже в баню отвести её не успели. Всё произошло очень быстро и на диво легко. Корениха приняла мальчишку. Темноволосого, в Пенькову породу. Младенческие глаза тоже обещали со временем стать отцовскими, она-то уж помнила. Дитя сучило крепкими ручками и ножками и громко кричало.

Жог успел узнать, что у него родился сын. Только на руки взять уже не довелось.

Дальнейшее Светелу запомнилось как-то рвано, кусками.

Капли крови на белом снегу возле ноздрей Жога.

Невероятно тяжёлая голова, которую Опёнок силился приподнять.

Потом сразу, хотя должно было минуть время, – белое полотно маминого лица. Сжатые губы Ерги Коренихи, державшейся наследным упрямством. Тихие пересуды соседей, считавших, что хуже всех досталось именно бабке. Тяжко детям родителей провожать, но родителям детей – во сто крат…

За соседями стояла вековая премудрость, нажитая не только Твёржей – всем Коновым Веном. Один Светел никак не мог смириться, упорно ждал, пытался искать огонёк отца, затерявшийся среди звёзд…

Зыка тоже не смирялся. Ненадолго умолкал во дворе – и опять выл…

Голос Коренихи: «Не моги заходиться, дочка, не велю! Молоко пропадёт, и сама горячкой изгибнешь!»

Запахи съестного по всей деревне и дома. Бабы растворили погреба и встали у хлóпотов, чтобы честь честью проводить Пенька и встретить маленького Опёнка.

Пуповину, так уж вышло, Коренихе пришлось резать самой, но всё остальное, что надлежало мужчине, Светел для брата сделал. Завернул в отцовскую рубашку, вынес за порог, показал Небу, Земле и сошедшимся людям. Обратил личиком к печному огню. Побрызгал водой, утверждая в кругах стихий. Вложил в ручонку стрелу из Жогова тула… Люди отметили, что мальчонка схватился за неё сразу и крепко.

Добрые имена, что проплывали над Светелом в уютной избяной тишине, так и остались ждать новых рождений. Само собой стало понятно, что на свет явился маленький Жóгушка, тут даже рядить было не о чем.

А старшего Жога всем миром проводили к родителям. Сладили честной костёр, и огонь на сухую берёсту возложил опять-таки Светел. Вспыхнула крада, встало кругом домовины высокое огненное кольцо…

Первым вместе с языками огня к небу взмыл голос Равдуши. Взвился в песенном вопле, отчаянном, горьком и светлом. Заметался, клича осиротевшей лебедью, взывая к тому, кто уже не мог отозваться.

Закатилось, отгорело солнце ясное,
За горами его тьма покрыла пологом.
Заслонили моё солнце часты ёлочки,
Завлекли туманом тучи перехожие,
Загорелись в тёмном небе часты звёздочки…

Деревня подхватила мощным распевом. Сперва девки с бабами, густые мужские голоса поддержали, напутствуя Жога, вручая свой последний наказ.

А за мостиком ты встретишь старых дедушек,
Если их догонишь, свидишься вподстёжечку
Либо встрету встретишь стареньких старинушек,
Передай им слово доброе, приветное…

Равдуша стояла на коленях, расстелив перед собой большой красивый платок, давний мужнин подарок. Крылатый голос снова взмыл к облакам:

Мы проглупали, сироты неразумные,
Не глядели про запас мы на желанного,
Прозевали, упустили ясна сокола.
Улетел в неворотимую сторонушку,
Притомились его крылья многотрудные,
Не слетит, не отзовётся, не воротится…

Равдуша простёрла руки, упала на платок, как в могилу. Может, и хотела бы унестись следом за Жогом, да было нельзя. Свекровушка Ерга Корениха стояла у неё за спиной, держала на руках внука. Люди не берутся судить о памяти младенцев. Иным кажется, будто новорождённые совсем ничего не понимают. Другим – что едва осмысленные глаза вбирают всё и укладывают в память тоже всё, без остатка.

В руках у девок заливались кугиклы, мужчины играли кто на гудке, кто на сопели, дед Игорка и Светел вели гусельный лад. Светел видел свои пальцы на струнах, но что они выводили – хоть убей. Твёржа продолжала петь, отзываясь воплю вдовы крепким и суровым согласием: