Тайный заговор

Жюльетт по-прежнему считала, что одним из переговорщиков — он называл себя по телефону Молохом — был Альберто Фазолино. Асмодей и Бельфегор, похоже, являлись центральными фигурами в этой организации. По крайней мере, такое впечатление создавалось в связи с частотой употребления их имен и повелительного, уверенного голоса этих людей. Адраммелех несколько противоречил Бельфегору, но никаких подробностей о нем из пленок выяснить не удалось. Единственный женский голос принадлежал Лилит, которая возникала неоднократно. Вельзевул, Нергал и Велиал играли, очевидно, не столь большую роль, но все же отдавали Фазолино таинственные распоряжения. Один или два раза прозвучали еще какие-то кодовые имена, которые Бродка не сумел записать по акустическим причинам.

После шести часов работы с квакающим автоответчиком Жюльетт сказала:

— Теперь, надеюсь, ты понимаешь, почему Кайзерлинг столь охотно отдал нам кассеты.

Бродка молча кивнул и в очередной раз запустил пленку с голосом Асмодея, который отдавал непонятные распоряжения.

— Ты ничего не замечаешь в этой записи особенного? — спросил он, глядя на Жюльетт.

— Замечаю, конечно. Своеобразный колокольный звон на заднем фоне.

— Необычный перезвон четырех колоколов, не находишь?

— Да, очень необычный. Что это значит?

— Сам по себе этот перезвон необязательно что-то означает. Но он может указать нам место, где находился звонивший в момент телефонного разговора.

Еще не закончив фразу, Бродка вынул кассету из автоответчика и вставил в него другую. Снова заговорил Асмодей, отдавая свои зашифрованные распоряжения, на этот раз с цифровым кодом. Все это дело вообще казалось немного странным, как будто взрослые дяди вздумали играть в секретные службы. А еще сам факт существования подобной «игры» напоминал о временах «холодной войны», когда женские голоса из службы государственной безопасности ГДР на длинных волнах, слышимых по всей Европе, холодно передавали послания своим агентам при помощи числового кода. Но в любом случае в тех передачах не было необычного колокольного перезвона, который слышался на двух записях с голосом Асмодея.

— Вот! — сказала Жюльетт, подняв указательный палец. — Вне всякого сомнения, эти два звонка были сделаны из одного и того же места.

Бродка прокрутил другие записи с голосом Асмодея, но на них не было никаких посторонних звуков.

— Колокольный перезвон не может длиться целый день, — разочарованно протянул Бродка.

Жюльетт, нервы которой начали потихоньку сдавать, со вздохом спросила:

— И что ты теперь собираешься делать, узнав столь важную информацию?

— Я тебе скажу. — Бродка поднялся и, стараясь придать вес своим словам, хлопнул ладонью по столу. — Я сделаю то, что сделал бы на моем месте любой дешифровщик в мире. Я буду слушать записи до тех пор, пока мне не придет в голову идея, что именно может скрываться за ними. Все достаточно просто.

— Просто? Только без меня! — Жюльетт вскочила и заходила по комнате. — Бродка, ты вообще замечаешь, что мы постепенно скатываемся к сумасшествию? Что мы разучились нормально мыслить, нормально говорить, что все наши действия — хрестоматийные примеры для любого психиатра? Может, эти люди хотели добиться именно этого! Может, они хотели, чтобы мы окончили свои дни в психушке. И все же в наших силах прекратить поиски. Давай покончим с этим. Давай уедем куда-нибудь и начнем новую жизнь. Потому что это не жизнь. Это медленное самоубийство.

Бродка задумчиво слушал Жюльетт, следил за ее резкими движениями. В душе он готов был признать ее правоту. Однако одновременно с этим его разум полагал иначе. Поэтому Бродка, стараясь быть убедительным, сказал:

— Жюльетт, вот уже несколько месяцев мы как будто бьемся в резиновую стену. Но теперь появились первые конкретные зацепки относительно того, кто может стоять за этим заговором. Арнольфо Карраччи предоставил нам очень хороший материал. Я уверен, что он сумел разгадать эти странные коды, и сегодня мы могли бы продвинуться гораздо дальше. Я не верю в то, что Арнольфо обманул нас. У него был хороший мотив — единственный мотив, который сильнее жажды денег, — желание отомстить. Жюльетт, я просто не могу сейчас сдаться. Если для тебя это становится слишком опасным, я смогу понять. Уезжай обратно в Мюнхен.

Жюльетт бросилась ему на шею.

— Я вовсе не это имела в виду, Бродка! Прости меня, но в такие дни, как этот, я от отчаяния не знаю, что делать. Иногда мне кажется, будто против нас ополчился весь мир.

Она впилась ногтями в спину Бродки, так что ему стало больно, прижалась к нему, как ребенок, который боится неизвестности и возможного зла. Однако, несмотря на свое замешательство, Жюльетт высказала то, что давно уже мучило ее:

— Самое ужасное… что больше всего в этой ситуации страдает наша любовь.

Ее слова повисли в воздухе, словно зловещее предзнаменование. Они неприятно подействовали на Бродку, и он долго молчал, прежде чем снова смог заговорить.

Наконец он нашел в себе силы ответить: