Тайпан

Он бросился вниз, не разбирая дороги, напролом через колючие заросли шиповника, не обращая внимания на царапины, забыв о тропинке, которая вела с берега через гребень к рыбацкой деревушке и пиратским стоянкам в южной части острова. Забыв обо всем на свете, кроме того, что сегодня, в первый день, здесь, с ним, его дорогой сын. Быстрее! Теперь он бежал вдоль берега, задыхаясь от радости.

На баркасе Кулум заметил его первым.

– Вон туда. Высадите меня вон там. – Он указал рукой на ближайшее место на берегу.

Боцман Маккей круто заложил руль.

– Навались, ребята! – крикнул он матросам.

Все они уже знали о страшном известии. Сейчас эта новость перелетала с корабля на корабль, неся с собой щемящее чувство тревоги за близких. У многих имелись родственники между Сазерлендом и Глазго, а в Лондоне жили семьи большинства остальных.

Кулум встал и прыгнул через борт в мелкую воду.

– Оставьте нас. – Помогая себе руками, он двинулся к берегу.

Струан забежал в полосу прибоя, торопясь навстречу сыну, и здесь увидел слезы на его лице и прокричал:

– Кулум, мальчик мой!

Кулум остановился на мгновение и беспомощно опустил руки, утонув в бездонной радости отца. Потом он бросился вперед, вздымая ногами тучи брызг, и наконец, задыхаясь, упал в спасительные объятия. И тут весь ужас последних месяцев прорвался наружу, как лопнувший нарыв, и он зарыдал, прижавшись к отцу изо всех сил, и тогда Струан на руках отнес его на берег, покачивая как младенца и приговаривая: «Кулум, сынок», и «Ну, полно-полно…», и «О дитя мое», а Кулум бормотал сквозь слезы: «Мы умерли… мы все умерли… Мама, Иэн, Лечи, бабушка, тетя, кузина Клер… мы все умерли, отец. Остались только я и Уинифред, да и она сейчас, наверное, тоже умерла». Он повторял имена снова и снова, и каждое, как нож, вонзалось в сердце Струана.

Выплакавшись, Кулум заснул, обретя наконец покой в сильных и теплых объятиях отца. Сон его был глубок, и никакие сновидения не мучили его – впервые с тех пор, как началась эпидемия. Юноша проспал остаток этого дня, всю ночь и часть следующего, и все это время Струан держал сына на коленях, мягко его покачивая.

Струан не замечал течения времени. Иногда к нему приходили жена и дети – Рональда, Иэн, Лечи, Уинифред, – они садились рядом, и он разговаривал с ними. Иногда они уходили прочь, и он звал их – тихо, чтобы не потревожить сон Кулума, – и тогда они возвращались. Иногда он напевал тихие колыбельные, с которыми Рональда обычно укладывала детей спать. Или гэльские песни своей матери, да еще те, что слышал от Кэтрин, своей второй матери. Иногда душу его окутывал туман, и он ничего не видел.

Проснувшись, Кулум почувствовал умиротворение.

– Здравствуй, отец.

– С тобой все в порядке, сынок?

– Да, теперь все хорошо. – Кулум поднялся на ноги.

На пляже в тени скалы было холодно, но, выйдя на солнце, он начал согреваться. Флот неподвижно стоял на якоре в бухте, посыльные суда сновали между кораблями. Самих кораблей стало меньше.

– Это там будет стоять Большой Дом? – спросил Кулум, показывая рукой на круглый холм.

– Да. Там мы смогли бы жить с осени и до весны. В этот период здесь славно, хороший климат.

– Как называется эта долина?

– У нее пока нет названия. – Струан встал и подошел к сыну, преодолевая боль, разлившуюся по плечам и спине.

– У нее обязательно должно быть название.

– Маленькая Карен – твоя кузина Карен, младшая из дочерей Робба, – хочет назвать ее Счастливой Долиной. Мы были бы счастливы здесь. – Голос его налился свинцом. – Они сильно страдали?

– Да.

– Ты расскажешь мне об этом?

– Не сейчас.

– Крошка Уинифред, она умерла до того, как ты уехал?

– Нет. Но она была очень слаба. Доктора сказали, что при таком состоянии… доктора просто пожали плечами и ушли.

– А дедушка?

– Чума его даже не коснулась. Он примчался к нам быстрее ветра, когда услышал про болезнь, потом взял к себе Уинифред. Я отправился жить к тете Ютении, чтобы помогать им. Но я им не помог.

Струан стоял лицом к гавани, не видя ее.

– Ты сказал дяде Роббу?

– Да. Да, кажется, сказал.

– Бедный Робб. Мне лучше поторопиться на корабль. – Струан нагнулся и поднял конверты с депешами, наполовину присыпанные песком. Конверты были не распечатаны. Он отряхнул их.

– Прости, – сказал Кулум, – я забыл отдать их тебе.

– Да нет, дружок. Ты мне их отдал. – Струан увидел направляющийся к берегу баркас. На корме сидел Исаак Перри.

– Доброе утро, мистер Струан, – осторожно заговорил Перри. – Сожалею по поводу вашей утраты.

– Как там Робб?

Перри не ответил. Он спрыгнул на берег и рявкнул матросам: «Пошевеливайтесь!» – и Струан, превозмогая онемение своего разорванного в клочья мозга, спросил себя, почему Перри вдруг стал бояться его. Он не знал никаких причин для такого страха. Абсолютно ни одной.

Матросы вынесли на берег стол, скамьи, пищу, чай, бренди и одежду.

– Пошевеливайтесь! – раздраженно повторил Перри. – И станьте на рейде! Убирайтесь отсюда ко всем чертям и становитесь на рейд!

Гребцы быстро столкнули баркас на воду, вывели его за полосу прибоя, где и бросили якорь, радуясь возможности убраться подальше от тяжелой руки капитана.