Тающий человек

— Я уверен, — сказал я, — что ты хотел бы остаться наедине со своим “Сан Оноре”. И спасибо тебе за все.

— Не стоит благодарности. Я оставил свою визитку в твоей машине. Когда ты созреешь, позвони мне. — Он поднес ко рту большой, залитый марципаном круг и жадно вонзил в него зубы. Затем он добавил с полным ртом. — Кстати, есть еще один маленький моментик.

— Очень мило с твоей стороны оставить его напоследок. Это означает, что он есть суть нашей беседы.

— Возможно. Когда ты обнаружишь местонахождение машины, сразу же сообщи мне, и не говори ничего своему клиенту, пока я не разрешу тебе.

— А если я этого не сделаю?

Он добродушно и широко улыбнулся, показав мне полный крошек рот.

— Если ты этого не сделаешь, тогда многие, более важные, чем я люди рассердятся. Очень рассердятся. Влиятельные, государственные люди, которые могут усложнить тебе жизнь.

— А она когда-нибудь была легкой?

Он отправил в рот очередную порцию “Сан Оноре” и подмигнул мне, так как его рот был на сей раз слишком полон для слов.

Я забрал свою машину, но перед тем как сесть за руль, осмотрел, следуя его совету, двигатель. На длинном пути профессиональная этика — это одно. Но если предстоит длинный путь, ничто не может идти в сравнение с дружбой.

Шато де ля Форклас находилось в пятнадцати километрах на юг от Эвьена, рядом с местечком под названием Абонданс. Шато было обнесено высоким проволочным забором и везде были понатыканы стандартные таблички “Проезд запрещен”, “Частное владение” и тому подобное. Рядом с воротами располагалась небольшая сторожка и загон для крупного рогатого скота. За воротами начиналась частная дорога, которая примерно с километр извивалась между соснами и на которой было еще большее количество табличек и знаков, предупреждающих, что не следует спешить на поворотах и двигаться со скоростью более тридцати километров в час. Богатые очень любят всякие таблички и знаки, которые объясняют, что тебе не следует делать, что начинает выглядеть по меньшей мере странно, когда понимаешь, что сами они не обращают никакого внимания на все подобные предупреждения.

Шато, фасад которого не уступал по длине Букингемскому дворцу, было достаточно большим, чтобы миллионер не чувствовал себя в нем излишне стесненным. В углах строения, выполненного из приятного серо-желтого камня, находились круглые башни, чьи покрытые голубым шифером крыши устремлялись ввысь. Вдоль фасада шла просторная терраса, в центре которой располагался бронзовый фонтан, извергавший примерно шестиметровую водяную струю из центральной фигуры, которая являла собой группу водяных, русалок и дельфинов, причудливо переплетенных в порыве морского веселья, что в обычной жизни, несомненно, закончилось бы бедой. Естественно, так как здесь жил О'Дауда, в бурлящих водах фонтана не было никаких золотых рыбок. Только форель.

Мне отвели комнату в одной из башен на Лак Леман. Обедал я в маленькой, для невысокого ранга гостей столовой в компании Денфорда, который по-прежнему часто моргал и не выказывал никаких дружеских чувств по отношению ко мне. Он сообщил мне, что О'Дауда находится в своем кабинете и вызовет меня после обеда.

— Вы уже составили список людей, которые находились здесь в момент отъезда мисс Зелии? — спросил я.

— Я еще работаю над ним.

Я подумал, что вряд ли этот список требовал такой долгой работы, но не стал это комментировать, так как я видел, что он явно не в настроении для выслушивания моих замечаний.

Я слишком затянул процесс потребления своего кофе, поэтому он встал, извинился и направился к двери. Но у двери он исполнил Уилкинз, повернувшись и сообщив мне:

— Мне кажется, я должен предупредить вас, что мистер О'Дауда находится сегодня в особом настроении.

Я вопросительно посмотрел на него.

— Вы не могли бы объяснить по подробнее?

— Нет. — Он открыл дверь. — Но я подумал, что мне стоит предупредить вас. Его люди уже привыкли к этому, а вот посторонние иногда приходят в замешательство.

Я задумался, и через какое-то время мне пришло в голову, что он не был таким уж недружелюбным по отношению ко мне, как это казалось из его разговора и поведения. Если бы он меня действительно не любил, он был бы только рад столкнуть меня с плохим настроением О'Дауды.

Через полчаса лакей в зеленой ливрее с серебряными пуговицами и с лицом профессионального плакальщика зашел за мной, чтобы проводить меня к О'Дауде. Наверное, с полкилометра мы шли по коридорам, картинным галереям и лестницам, прежде чем оказались перед высокими дверями, обтянутыми красной кожей с медными кнопками.

Из стенной ниши рядом с дверями лакей вытащил микрофон и объявил:

— Мистер Карвер, сэр.

Почти тут же двери открылись, и он кивнул мне, чтобы я входил, с таким видом, словно читал про себя реквием по мою душу.

Я вошел, услышал шипение закрывающейся за мной двери, и оказался в длинной комнате, полной людей, ни один из которых не обратил на меня ни малейшего внимания.