Так было

Она молчала, глядя мимо него.

Парень помрачнел. Все, что еще недавно занимало и волновало его, все как-то отодвинулось. Остались только Зоя и ее непонятная грусть и его смутная тревога в душе, которая росла и росла. «Неужели беда? Почему беда? Сегодня, в такой день? Не может быть! Просто какая-нибудь мелочь. Нет, не мелочь. По глазам видно, и губы дрожат. Что же это? Зачем?»

— Садись, Зоя. Садись.

Она послушно опустилась на диван. Степан сел рядом. Девушка молчала, не поднимая глаз. Он дотронулся до ее плеча.

— Что случилось, зайчонок?

— Мы уезжаем. — Ямочка на ее подбородке задрожала.

— Куда уезжаете? Кто?

— Я и мама. В Ленинград. Вчера прислали вызов.

— А-а. — Степан несколько секунд недоуменно смотрел на нее, не понимая сказанного, а когда понял, вскочил, пробежался по кабинету, снова сел. — Не может быть. Это ты придумала, чтобы разыграть меня. Да? Это шутка? Ну, скажи мне — да. Скажи же. Почему ты молчишь? Почему ты молчишь? Ведь да?

— Нет, Степа. В конце ноября мы уедем.

— Я не пущу тебя. Мы поженимся, и ты останешься здесь. А потом мы вместе уедем в твой Ленинград. Ты же пойдешь за меня замуж?

Она закусила губу, отрицательно покачала головой.

— Нет?

— Сейчас нет. Я никого, кроме тебя, не любила. Но… во-первых, я старше тебя… Погоди, не перебивай. Конечно, это не главное. Я пока не думаю о замужестве. Но и не в этом суть. Все неожиданно и так запутано. Кончится война, ты приедешь к нам учиться… Ты должен учиться… И тогда… И тогда мы… — Голос ее осекся.

— А если я не приеду к вам?

— Тогда… Может быть, я приеду к тебе.

— Может быть, а может и…

— Не надо об этом, Степа. К чему загадывать? Я люблю тебя, ты это знаешь. А что будет с нами — никому неведомо. Зачем на прощание обижать друг друга.

— Зайка!

Степан упал перед ней на колени. Она гладила его волосы и что-то говорила, говорила. Он не понимал слов, да и не старался. Она уезжает — это главное, а все остальное…

— Ты почему молчишь, Степа? Ну, что ты молчишь?

— А что говорить? Зачем?

Прошло немало времени, прежде чем они опомнились. Встали.

— Придешь?

— Приду.

Дверь оказалась запертой. Щелкнул замок, и на пороге появилась Аня Таран. Зоя, поздоровавшись с ней, прошла мимо. Аня притворила дверь и напустилась на парня.

— Ты с ума сошел. Я заглянула сюда и обмерла. Среди бела дня, в кабинете. Сумасшедший. Райком полон людей, каждый мог зайти к секретарю — и такая картина. Я заперла дверь.

— Спасибо, — вяло поблагодарил он. — Только мне все равно. Теперь все равно.

— Что случилось?

— Она уезжает. Насовсем.

6.

…В кабинете Степана под настольным стеклом распластался табель-календарь. Красным карандашом обведено число 24 ноября. До него оставалось семнадцать дней.

Семнадцать дней и ночей колдовала над ними любовь. Все перепутала, все смешала. День не день и ночь не ночь. Простятся на свету. Зоя забежит домой, перекусит — и в райком. А если подольше задержится дома, Степан уже на пороге… «Ты бы поспал, Степа». — «А ты?» — «В дороге высплюсь»… — «Уедешь — отосплюсь». И, взявшись за руки, уходили куда-нибудь, где не было чужих глаз.

Когда до ее отъезда осталось всего два дня, пришла телеграмма с вызовом на пленум обкома комсомола. Степан побежал к Зое.

— Я поеду с вами до города. А там… В общем, до города едем вместе, — прокричал он от порога.

От Малышенки до областного центра поезд идет семь часов. Четыреста двадцать минут. А в вагоне такая теснота, что негде даже присесть. И коридор, и тамбур, и подножки, и даже крыши — все забито людьми.

До поздней ночи, не умолкая, гудели возбужденные, радостные голоса возвращающихся домой. Люди вспоминали дни эвакуации, гадали, как их встретит родной, разоренный врагами край. Но вот постепенно затих дорожный шум. Взрослые и дети уснули где попало. Заснула, сидя на узлах, и Зоина мама. Отчетливо стал слышен торопливый перестук колес, паровозное пыхтение и гудки, храп и стоны усталых людей. В вагоне колыхался густой полумрак: два купе освещались одной свечой.

С большим трудом Степану удалось освободить верхнюю багажную полку. Они вскарабкались туда. Мимо вагона плыли заснеженные леса и поля, станции и полустанки…

Тараторили колеса, гудел паровоз, сонно бормотали пассажиры, плакал ребенок, его уговаривала и баюкала женщина.

А они шептались:

— Если ты разлюбишь меня…

— Зайка!

— Не перебивай. Если ты разлюбишь и найдешь другую, ничего не рассказывай ей обо мне. Я не хочу, чтобы она знала. Не хочу! Обещай.

— Заинька. Не мучь меня. Ты же знаешь… Кончится война, и я приеду. Поступлю в университет. Мы будем вместе. Всегда вместе. А когда состаримся и у нас будут внуки, станем вспоминать нашу Малышенку. А помнишь, Зайка, скажу я, как нагнал тебя по дороге. Ты шла босиком под дождем и плакала.

— Не надо, Степа, а то я снова заплачу.

Пыхтит, тужится маломощный паровозик. За окном — окропленная искрами ночь. Бегут минуты. Одна за другой.

— А помнишь, Зайка, как ты уснула у меня на коленях? Я сижу, боюсь шелохнуться. Руки онемели, сами разжимаются, а я сижу…

— Помню. Все-все. До самой малюсенькой мелочи.