Так было

— Да так… — голос Степана задрожал то ли от холода, то ли от обиды. — У него три дня заседала военная комиссия СибВО. Всех переосвидетельствовали. И я туда напросился. У меня ведь все идеальное. И сердце и слух. И всякие там печенки-селезенки. Только глаза. А их но таблице проверяют. Я ее от строчки до строчки вызубрил. Как начал шпарить: «а, о, у, д…» Стали мне мобилизационное извещение выписывать, а тут Лещенко пришел. Это, говорит, что за фокусы. И заставил меня плакаты читать, которые по стенам развешаны. Ясно, я ни одного не прочел. Он расшумелся: с твоим зрением, говорит, слонов пасти… ну и всякое такое. Я, конечно, огрызаться стал. А когда он обозвал меня авантюристом…

— Тебе сколько лет?

— Девятнадцать. А при чем тут года? — с обидой воскликнул Степан. — Я понимаю, что это авантюра. Все понимаю. А как быть? Все мои одноклассники воюют. Вовка Ермаков на два года меня младше… Вам хорошо смеяться. Комиссар полка! Орден Красного Знамени… А тут из-за какой-то близорукости копти тыловое небо. Ну, хорошо. Не годен в пулеметчики, не гожусь в разведчики. Но связистом или там каким-нибудь техником могу же я быть? У меня по всей математике пятерки в аттестате. Морзянку знаю. Сам приемник смонтировал. На худой конец, простым санитаром…

— Зачем санитаром? Ты ведь политрук. Три тысячи комсомольцев в твоем соединении. Это же целый полк! Пусть резервный, но все равно полк. Из него идет пополнение на фронт. Разве Владимир Ермаков не из твоего полка? А Герою Советского Союза Игорю Тюменичеву разве не ты вручал комсомольский билет?

— Все это так… все понимаю. А вот как увижу воинский эшелон, у меня все внутри переворачивается. На любой подножке, на крыше доехал бы до самого фронта. Голодом. На морозе. — Степан достал кисет и долго прикуривал. — Я вот в гимнастерке хожу. Не потому, что под военного ряжусь. Просто нечего больше надеть. А какой тяжелой бывает иногда эта гимнастерка. На лбу ведь не написано, что я с дефектом. Парень как парень, а почему не там? Иногда какая-нибудь солдатка так глянет — от стыда готов в землю зарыться. Людям не закажешь, как о тебе думать…

Василий Иванович обнял парня за плечи.

— Надень рукавицы, Степа…

Дорога круто завернула вправо. На повороте кошеву так занесло, что седоки едва не вылетели из нее. Рыбаков вожжами легонько шлепнул Воронко по спине. Тот храпнул и понес галопом.

Впереди показались редкие тусклые огни деревни. Издали они походили на желтые мазки, небрежно наляпанные на темном полотне. Но чем ближе, тем живее становились эти огни. Они манили к себе, суля желанное тепло и отдых. Степан с невольным сожалением провожал взглядом каждое освещенное окно, мимо которого они проезжали.

Через несколько минут тяжело дышавший жеребец остановился у крыльца колхозной конторы.

Василий Иванович привязал лошадь к столбу и быстро прошел в дом. Степан последовал за ним. На толстой некрашеной лавке, протянувшейся вдоль стены, сидели два старика. Они мирно беседовали, нещадно дымя самокрутками.

— Здорово, деды, — приветствовал их Рыбаков.

— Здравствуй, Василь Иваныч, — дружно откликнулись старики, поднимаясь с места.

— Тепло у вас. — Рыбаков проворно скинул тулуп. Повесил его на большой деревянный шпиль, вбитый в стену. На конец шпиля нацепил шапку. Разминая затекшие ноги, несколько раз прошелся по скрипучим затоптанным половицам.

Степан тоже разделся. Примял ладонями по-ежиному встопорщенные жесткие каштановые волосы. Близоруко прищурив зеленовато-серые глаза, огляделся.

— Кто из вас сторож? — спросил Рыбаков, останавливаясь против стариков.

— Я, — откликнулся один из дедов.

— Сходи-ка за председателем. А ты, — он повернулся к другому старику, — отведи моего рысака на конюшню.

— Может, вы по пути и за Верой Садовщиковой зайдете, — попросил Степан сторожа.

— Чего за ней ходить. Она давно в клубе. Там ныне комсомольцы собрание проводят.

— Тогда я пойду туда, Василий Иванович.

— Давай.

Степан накинул фуфайку, нахлобучил на голову шапку и вышел. Резкий задиристый ветер с силой царапнул его по лицу. Мороз щипнул за уши, кольнул в нос. Парень шумно втянул в себя ледяной воздух и быстро зашагал по узкой тропе, протоптанной в глубоком снегу. «Однако, буран будет», — подумал он, выйдя на дорогу. Здесь ветер чувствовал себя полновластным хозяином. Он с силой трепал промерзшие верхушки деревьев, стряхивая с них комья снега. Как подвыпивший гитарист, безжалостно рвал тугие струны телефонных проводов. Стучал ставнями, скрипел калитками, швырял в окна домов охапки колючих снежинок.

3.

В клубе было холодно и уныло. Зал казался пустым, хотя там и сидело десятка полтора девчат. Они походили на озябших куриц. Сидели нахохлившись, подобрав ноги. Приход Степана поднял их с места. Первой к нему подошла комсорг Вера Садовщикова — невысокая, голубоглазая, румяная. Протягивая маленькую обветренную руку, бойко проговорила:

— Здравствуй, товарищ Синельников. Каким ветром?

В глубине ее глаз вспыхнули лукавые искорки-смешинки. Степан улыбнулся.

— Попутным, Вера.