Так было

В последние годы К. Лагунов увлечен отображением величественных свершений, ныне происходящих на земле тюменской. Он часто выступает в газетах и журналах с очерками о первопроходцах сибирской нефтяной целины, выходят его документальные повести.

Писатель много ездит по родному краю, постоянно встречается с героями своих книг, выступает перед читателями.

В этом году Константину Яковлевичу Лагунову исполняется 50 лет. Это пора первых итогов творческой деятельности, пора писательской зрелости, пора накопления жизненного опыта и литературного мастерства. Впереди новые творческие поиски.

Люди советской земли восхищены тем, что свершается на тюменских просторах. Однако трудовые подвиги разведчиков и добытчиков Великой Нефти еще не нашли в полной мере достойного художественного воплощения. И то, что К. Лагунов много лет исследует тему побеждающего, созидательного труда в своих очерках, статьях, рассказах, думается, свидетельствует о желании писателя создать широкое художественное полотно, посвященное сегодняшнему дню его родной Тюменщины.

Пожелаем же ему в этом удачи.

Сергей Сартаков

Жене и другу

Нине Даниловне Лагуновой

посвящаю.

А в т о р

Тут ни убавить,

Ни прибавить —

Так это было на земле.

А.  Т в а р д о в с к и й

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1.

Улица широкая и пустая. Есть где разгуляться ветру. И он кружит между домов, с треском продирается сквозь густые гребешки промерзших частоколов, сдувает снежную пыль с затвердевших сугробов. Вот сильный порыв ветра так ударил в широкий дощатый ставень, что тонкая бечева, державшая его у стены, лопнула, и ставень со всего размаху хлобыстнул по раме. А ветер уже вцепился в уголок плаката и принялся сдирать его с красной кирпичной стены.

Холодно. Мороз градусов двадцать пять, а может, и больше.

Мороз и ветер.

Линялое небо.

Пустые притихшие улицы. Даже собак не видно.

А люди понуро и молча стоят, прижимаясь к ледяной стене магазина.

Это очередь за хлебом. Она выстроилась на рассвете, а хлеб привезли только в полдень. Люди измучились, намерзлись, озлобились.

Каждую выданную пайку хлеба щупают десятки голодных, жадных глаз. Хлеб сырой, тяжелый. Из него ежовыми иглами во все стороны торчат остья овсюга. От такого хлеба кровоточат десны, распирает живот.

И все-таки хлеб!

Когда очередь до половины вползла в магазин, кто-то крикнул надорванным голосом:

— Хлеб кончился!

И сразу градом посыпались злые выкрики:

— Безобразие!

— Карточки, что ли, жрать!

— Давай сюда заведующего!

— Сам брюхо набил, на других наплевать!

— Это вредительство!

В самом конце очереди стояла бабка. Подшитые валенки. Черный мужской полушубок. Ветхая, побитая молью шаль. Лицо желтое, сморщенное, как печеное яблоко. Запавший рот, неопределенного цвета слезящиеся глаза. В них — растерянность и испуг.

— Как же это, — отрешенно бормотала бабка. — Третий день без хлеба. И картофель вышла. Во всем доме ни крошки съестного. Мышь накормить нечем. А ить они, ребятишки-то, растут. Только подавай. Осподи, что же делать?

Молодая женщина прислушалась к старушечьему бормотанию. «Тише вы!» — строго прикрикнула она. И люди смолкли. Обступили старуху. Сочувственно качая головами, вздыхая и поддакивая, выслушали горькую бабкину исповедь. Высокий старик в небрежно залатанном ватнике склонился над ней.

— Зайдем ко мне. Ссужу ведерко картошки.

— А завтра? — нахмурила брови бледнолицая.

— Опять исть нечего.

— Такую ораву ведерком не прокормишь.

— Охо-хо. Хоть по миру ступай.

— Ныне на христа ради не проживешь.

— Иди-ка ты к Рыбакову, — решительно проговорила молодая женщина.

— Это к секретарю? — изумилась старуха.

— К нему. Обскажешь все, как есть. Он поймет.

— Да что ты…

— Иди, иди, бабка.

— Не трусь…

Старуха долго еще отнекивалась. Все-таки ее уговорили. Она вышла из толпы и засеменила через площадь, клонясь навстречу ветру. Люди кричали ей вслед какие-то хорошие, ободряющие слова. В эти минуты они позабыли о холоде и о том, что им самим не досталось хлеба.

Вот и длинное деревянное здание райкома. Старуха голиком долго обметала валенки. Потопталась на крылечке и, собравшись с духом, распахнула дверь. Вместе с ней в коридор вползло густое облако белого морозного пара и медленно растаяло в воздухе. Старуха остановилась у порога, огляделась, старательно обтерла ладонью лицо.

В секретарской приемной было дымно, как в бане по-черному. В пепельнице — стог окурков.

За столом девушка что-то писала, размашисто и торопливо, то и дело со стуком макая перо в непроливашку. На диване сидел бритоголовый мужчина с газетой в руках.

Старуха наморщила лоб, покашляла. Неслышно, бочком подошла к девушке, склонившейся над столом.

— Здравствуй, голубка.

Та подняла голову. Удивленно вскинула вверх густые светлые пушистые брови.

— Вам кого, бабушка?

— Мне бы, касатка, самого повидать. Рыбакова.

— Он сейчас уезжает. Только что кончилось бюро. — Девушка устало потерла лоб пальцами. — Приходите дня через два.