Так было

Перед ними расстилалась широкая безмолвная улица, облитая ярким желтым светом полной луны. Земля, дома, деревья — все было окутано сверкающим пуховым покрывалом. Оно искрилось и переливалось перед глазами. Степану вдруг стало неловко оттого, что он топчется в подшитых валенках по этой серебряной белизне. Деревья, опушенные инеем, раскинули белые ветки, от которых падали на снег замысловатые узоры теней. Молчаливые и темные дома стояли по пояс в снегу. Ни вздоха ветерка, ни человеческого голоса. Это застывшее, сверкающее, ледяное безмолвие казалось настолько нереальным, что Степан нимало не удивился бы, если б вдруг произошло какое-нибудь невиданное чудо. Сказка была здесь, где-то рядом. Ее присутствие ощущалось во всем. Треснул сучок на дереве, сбросив охапку снега. Не вещая ль сова качнула этот сук? Над трубой одинокой, стоявшей на отшибе избенки, показалось и тут же растаяло черное облако дыма. А может, это Баба-Яга на метле вылетела? И от этого ожидания сказки, от ее близости Степаново сердце замерло в сладостной тревоге. Борька молчал, тоже плененный красотой морозной лунной ночи.

Неведомо сколько времени простояли бы они вот так, если б мороз не проник сквозь флотские Борькины ботинки и не начал пощипывать ему пальцы ног. Борька отбил дробь на месте, дернул приятеля за рукав.

— Пошли.

Неподвижно висела луна над головой. В чуткой ночной тишине пронзительно скрипел снег под Борькиными подошвами.

— А мы изрядные лопухи. — Степан сокрушенно покачал головой.

— Почему? — Борька даже приостановился от изумления. — С какой стати?

— Стопроцентные лопухи. Пентюхи. Понял? Даже не спросили девушку, чем она живет, как устроилась.

— Маленько мазнули, — согласился Борька. — Завтра спросим, компенсируем этот промах.

— Пойдем ко мне. Поужинаем и завалимся на полати. Мать наверняка картошки наварила. Холодная картошка с солью — чудо. Никакие деликатесы с ней не сравнятся.

— А ты деликатесы-то эти едал? — Борька засмеялся.

— Нет, но я уверен, что им до холодной сибирской картошки далеко, — серьезно ответил Степан и громко проглотил голодную слюну. — Так пойдем, что ли?

— Добро…

3.

Печи в зрительном зале Дома культуры топили редко, перед концертом или каким-нибудь собранием. В остальные дни там демонстрировались кинокартины, и люди согревались собственным дыханием. А попробуй-ка обогрей огромный зал, если он месяц не отапливался. И хотя сегодня печки накалили так, что до железных кожухов нельзя дотронуться, все равно на сцене было прохладно.

Степан прошелся по ней, прислушался к гулу голосов, доносившемуся из зала. Потрогал вздыбленные жесткие волосы. «Вот, черт, уже высохли», — с досадой подумал он. Перед тем как идти сюда, Степан обильно смочил волосы водой. Они обмякли и послушно легли под гребенкой. Теперь высохнув, снова угрожающе встопорщились. Парень поплевал на ладонь и принялся с силой приминать каштановую щетину. Не помогло. Махнув рукой, скомандовал: «Давай занавес», и нырнул за кулисы.

Старенький сатиновый занавес дрогнул, разошелся на две половинки, они разлетелись в разные стороны. Гомон в зале стих.

Степан вышел на сцену, на ходу одергивая черный бостоновый пиджак. Этот костюм, сверкающие лаком полуботинки, шелковая сорочка и галстук — все было чужим. В день концерта он брал их у соседки, аккуратно складывал в узел и нес в Дом культуры. Там облачался в пахнущее нафталином великолепие и выходил на сцену. После концерта костюм и полуботинки снова увязывались в узел, а Степан со вздохом облегчения натягивал потрепанную гимнастерку и галифе, обувал тяжелые кирзовые сапоги или подшитые валенки.

— Добрый вечер, товарищи! — громко на весь зал проговорил Степан.

В ответ посыпалось горохом:

— Добрый!

— Привет!

— Здравствуй!

— Вы всегда активны, товарищи, — серьезным, деловым голосом заговорил Степан. — Приятно иметь дело с отзывчивым и чутким зрителем. Сам-то я человек очень чуткий. А чтобы вы не сомневались в этом, я расскажу маленький эпизод из своей еще не обнародованной биографии…

По залу поплыл одобрительный гул голосов, послышались щедрые аплодисменты, публика авансировала ведущего. И не зря. Через минуту зал дрожал от хохота. Откуда Степан брал веселые шутки и юморески для своего конферанса — сам ли их выдумывал, вычитывал ли где, никто не знал. Но его выступления всегда пользовались успехом.

Ему аплодировали дружно.

Он улыбался, кланялся, выжидая тишину. А потом объявил:

— По многочисленным заявкам публики поет Борис Лазарев. Аккомпанирует на баяне… впрочем, кто аккомпанирует — увидите сами.

Пока он разглагольствовал, посреди сцены появился стул с баяном. Степан взял инструмент, проворно надел заплечный ремень. Из-за кулис вышел Борька. Встал рядом, откашлялся.

— Фронтовая песня «В землянке», — сказал Степан и сел.

В зале мгновенно наступила тишина. Пригнув голову, Степан медленно растянул меха. Тихо-тихо запели баянные голоса. Мелодия, крадучись, скользнула в примолкший зал. Мягкий Борькин тенор негромко вывел первые слова: