Так дорог моему сердцу

— Хорошо! — тихо воскликнул он. — Значит, вы оставите воскресенье свободным для меня, и если кто-то еще — скажем, месье Мэддисон — попросит вас уделить этот день ему, у вас будет наготове вежливый отказ? Это понятно?

— Конечно, — ей нестерпимо захотелось уткнуться лицом в его шею и просто стоять так, не шевелясь, с закрытыми глазами, зная, что впереди у них еще несколько часов езды, а не считанные минуты. И эти минуты прошли.

Когда они подъехали к вилле мадам д’Овернь, он помог ей выйти из машины, а потом настоял на том, чтобы проводить ее через сад и вверх по лестнице на встроенную веранду. Франци, которая не спала, дожидаясь Вирджинию, открыла дверь для нее. Доктор вежливо попросил ее отнести горячее молоко к Вирджинии в комнату и оказать ей необходимые услуги.

Но Вирджиния настаивала на том, что она совсем не просит горячего молока и что Франци должна немедленно отправляться спать. Она была полна извинений за то, что заставила ее так долго ждать.

— Не отменяйте моих приказаний, — сказал Леон Хансон, странно глядя в широко раскрытые серые глаза Вирджинии. — Франци не только отнесет молоко в вашу комнату, но вы его выпьете!

Франци исчезла из прихожей, а он взял Вирджинию за руку и, после минутного колебания, поднес ее к губам.

— Спокойной ночи, моя маленькая девочка!

У Вирджинии на миг замерло сердце.

— Спокойной ночи, — прошептала она, — и спасибо за все!..

Глава седьмая

Прошло несколько дней и Лиза смогла уже сидеть в кровати, принимать посетителей, а к концу недели ей было позволено сидеть на веранде.

Ее рука была все еще забинтована, но она уже выглядела совсем по-другому: глаза ярко светились, щеки покрылись румянцем, и вид у нее был такой оптимистичный, что Вирджиния могла только надеяться на лучшее и с жаром верить в то, что на этой стадии ей не станет хуже.

Не то чтобы Лиза много разговаривала о своем будущем. Она казалась совершенно довольной настоящим, особенно, когда рядом с ней сидел Клайв Мэддисон и развлекал ее своим веселым разговором. Сестры уже начали подсмеиваться над ним, потому что он так часто бывал в клинике.

— Видимо, он просто влюбился в клинику, — говорили они!

И он никогда не появлялся в палате Лизы без груды цветов и шоколадных конфет и еще многого другого, что, как ему казалось, могло бы ей понравиться. Когда она запротестовала, так как знала, что он должен зарабатывать себе на жизнь, он добродушно сообщал ей, что деньги должны тратиться. На что лучшее он может потратить свои деньги, как не на будущую концертную пианистку?

Вирджиния наблюдала за ними, когда они бывали вместе, когда ей случалось навещать сестру в то же время, что и Клайв — а такое происходило почти каждый день!

У Вирджинии не было никаких сомнений — и это поражало ее — Лизу непреодолимо влекло к ее молодому соотечественнику. Только он мог вызвать этот лихорадочный блеск в ее огромных глазах, и только его уход мог приглушить этот блеск, как будто кто-то вдруг тушил светильник.

Лиза никогда не могла скрывать свои чувства, и Вирджиния иногда испытывала смутное беспокойство и мрачные предчувствия. Раньше ей приходилось слушать, как Лиза оплакивает свои надежды на будущее, которые были разрушены самым жестоким образом. Но сейчас, вместо того, чтобы непрестанно говорить о той минуте, когда повязки будут сняты с ее руки и она сможет начать тренировать свои пальцы, она рассказывала Вирджинии о надеждах Клайва найти работу теннисного тренера, к которой у него лежала душа, и о разнообразных неудачах и несчастных случайностях, которые мешали ему долго заниматься одной работой.

Она с пылом защищала его, хотя понимала, что быть перекати-полем не очень надежно. Вирджиния отважилась напомнить ей об этом однажды, но Лиза немедленно ответила, что Клайв Мэддисон всегда хотел быть чуждым условностям и переезжать с места на место, по-видимому, уклоняясь от ответственности — он уже был знаком с большинством европейских столиц (за исключением, разумеется, тех, что плотно закрыты Железным Занавесом), был в Австралии и Новой Зеландии, и даже пробовал отыскать работу в Канаде, но из-за неумолимой Судьбы ему не пришлось надолго пустить корни ни в одном месте.

— Но однажды он устроится, — оптимистично сказала Лиза. — Я знаю, он осядет на одном месте.

Вирджиния была не так оптимистична. Она иногда задумывалась о том, что сказали бы родители, если бы узнали об этой внезапной перемене в сердце Лизы. Это совершенно сбило бы их с толку, потому что музыка, которая раньше составляла весь ее мир, больше не была даже его частью. В эти дни Лиза едва упоминала о музыке.