Так говорил Бисмарк!

За чаем Вагнер рассказывал различные анекдоты из 1848 года. Он уговорился с пресловутым Линденмиллером, если консервативная партия одержит верх, то Вагнер, а если партия Миллера победит, то Линденмиллер должен позаботиться о том, чтобы противники не были повешены. «Когда наша партия взяла верх, – продолжал он, – я пошел к президенту полиции и просил его позволить мне облегчить партии Миллера тягость заключения, и тогда я послал ему, предварительно напомнив о нашем уговоре, дюжину вина и 6 копченых гусей». Другая история была следующая: «Когда Гельд, игравший тогда в Берлине главную роль и пользовавшийся большим значением у низших классов народа, однажды созвал народное собрание, мы велели напечатать объявление и приклеить его на всех углах, гласившее приблизительно так: Гельд, отец народа, вчера, во время собрания там-то, делал сбор в пользу нуждающегося народа, и всего собрана значительная сумма в 1193 талера, столько-то зильбергрошей и столько-то пфеннигов. Нуждающиеся могут получить свою долю пособия у него на квартире по такой-то улице, в доме таком-то, квартиры номер такой-то. Разумеется, он не сделал никакого сбора, но мы воспользовались удовольствием навязать ему на шею множество просителей, не хотевших верить, что сбора не было сделано».

Суббота, 31-го января. Рано утром густой туман. Не слышно выстрелов. В половине десятого приносят «Монитер», содержащий письмо шефа к Фавру. Плохо! Значит Бамберг получил мою записку после напечатания номера. В 10 часов меня позвали к министру, который, впрочем, ничего не говорил о несчастье, хотя держал газету перед собою. Он лежал еще в постели и желал, чтобы я вырезал для короля протест Шамбора против бомбардирования. Я написал потом статью для немецких газет и сделал извлечение для здешней газеты.

Вечером обедали у нас Фойгтс-Ретц, князь Путбус и баварский граф Бергем. Баварец сообщил приятное известие, что версальские договоры прошли во второй камере двумя голосами больше требуемого большинства двух третей голосов. Итак Германская империя готова и со всей формальной стороны. Шеф по поводу этого факта предложил обществу выпить за здоровье баварского короля, который это дело все-таки привел к благополучному концу. «Я всегда думал, – продолжал он, – что для нас будет достаточен один голос; на два голоса я не надеялся; я думаю, что этому помогли последние благоприятные известия с театра войны».

Затем упоминалось, что французы вчерашнюю вылазку сделали в гораздо большем числе, чем до сих пор думали, вероятно, в числе более 80 000 человек; что укрепление Монтрету действительно находилось несколько часов в их руках, так же как и часть деревни Гарш и Сен-Клу, но что во время этого штурма они понесли огромные потери (говорили о 1200 убитых и 4000 раненых). Шеф заметил:

«Скоро должна последовать капитуляция; я думаю, на следующей неделе. После капитуляции они получат от нас съестные припасы, разумеется; но пока они не выдадут 700 000 ружей и 4000 пушек, они не получат ни куска хлеба, и потом никто не будет выпущен. Мы займем форты и укрепления и будем их так долго держать на пище св. Антония, пока они не заключат с нами такого мира, какой нам нужен. В Париже есть еще много разумных людей, с которыми можно иметь дело».

Затем говорили о какой-то мадам Кордье, которая жила здесь несколько дней и на днях несколько часов сряду прохаживалась по севрскому мосту; казалось, она намеревалась проникнуть в Париж или доставить туда что-либо. Она красивая, вдова, уже в летах, и, если я не ошибаюсь, дочь Лафитта и сестра жены кавалерийского генерала маркиза Галиффе, игравшей роль между особами при бывшем дворе Наполеона и имевшей приятную связь с принцем Уэльским [27] . Кажется, у нас ее принимали за аристократическую лазутчицу; удивлялись, что ее терпели здесь, и полагали, что у ней есть друзья и приверженцы между высшими военными. Шеф выразился:

«Я вспоминаю ее прибытие во Франкфурт лет 15 или 16 назад. Там она, несомненно, была уверена, что она будет играть роль как прекрасная женщина и парижанка. Но случилось не так. Она имела простые манеры и мало такта; она не была так хорошо воспитана, как франкфуртские дамы финансового мира, приобретающие вскоре то и другое. Так, я знаю, что однажды она выехала в сырую и грязную погоду в розовом атласном платье, совершенно убранном кружевами. По этому поводу франкфуртские дамы говорили, что она бы лучше поступила, если бы обшила платье металлическими билетами; тогда можно скорее понять, что она хочет показать».

Потом разговор перешел на ученое объяснение различия титулов: «германский император» и «император Германии», а также упоминалась возможность «императора немцев». Спустя некоторое время шеф, до тех пор молчавший, во время этих прений спросил: «Не знает ли кто из вас, господа, как по-латыни называется фарш?»

– Farcimentum, – ответил Абекен.

– Farcimen, – сказал я.

Шеф сказал, смеясь: «Farcimentum или Farcimen, это все равно. Nescio quid mihi magis farcimentum esset».