Так говорил Бисмарк!

Выдают за верное, что Жюль Фавр сегодня в двенадцать часов явится сюда, чтобы вступить в переговоры с шефом. Погода благоприятствует ему. Около десяти часов граф Бисмарк-Болен пришел вниз от канцлера. Ему приходится отправляться тотчас же в замок Феррьер, лежащий в четырех или пяти часах пути отсюда; он должен будет скакать сломя голову. Тейсс возвращает мне вырученное с трудом от прачки мое постельное белье, но потом я узнаю, что я и Абекен должны остаться здесь с экипажем и слугой и приехать позднее. Мы завтракали в одиннадцать часов и с шефом, причем пили дорогое старое белое бордоское, которое прислала министру хозяйка дома, по-видимому, легитимистка, за то, что мы ей и ее близким не сделали ничего дурного. О ее легитимистских воззрениях шеф заключил из изображений Люцернского льва, висящего над ее постелью.

Глава VII

Бисмарк и Фавр в Готмезоне. – Две недели в замке Ротшильда

Жюль Фавр 19-го сентября заставил себя ждать до двенадцати часов, и мы не дождались его. Министр оставил в мэрии для него письмо и сказал слуге нашей виконтессы, чтобы ему указать на это письмо, когда тот приедет. Шеф и советники поехали верхом в имение парижского миллионера и несколько опередили экипажи, в одном из которых я сидел один. Мы сперва проехали мимо квартиры короля, помещавшегося в красивом доме наподобие замка, и оттуда по каналу переехали на левый берег реки, через которую проехали по временному мосту. При деревне Марель дорога идет в гору, и мы вступили в возвышенную местность, идущую по этой части канала и реки, по которой ехали среди обработанной земли, огородов, плодовых садов и виноградников с голубыми кистями.

Здесь, между деревнями Марель и Монтри, там, где шоссе под тенью раскидистых деревьев идет по довольно крутому наклону, мы встретили двухместную коляску с опущенным верхом, в которой сидели три господина в штатском платье и прусский офицер. Между штатскими находился пожилой господин с седой бородой и отвисшей нижней губой. «Это Фавр, – сказал я княжескому курьеру Крюгеру, сидевшему сзади меня. – Где министр?» Его уже не было видно, но, по всем вероятиям, он ехал впереди нас и длинной колонны повозок, которые, будучи по большей части нагружены кладью, загораживали от нас горизонт. Я велел ехать скорее, и через несколько времени мы увидели шефа, едущего назад с Кейделлем. Это было в деревне, которая, если я не ошибаюсь, называется Шесси. Там лежала мертвая лошадь, которую крестьяне покрыли соломой и сучьями и подожгли, вследствие чего около этого места распространялся отвратительный запах.

– Фавр уже проехал, ваше сиятельство, – сказал я, – туда вверх.

– Знаю, – ответил тот, улыбаясь, и поскакал дальше.

На следующий день граф Гацфельд рассказал нам кое-что о встрече союзного канцлера с парижским адвокатом и правителем. Министр, граф и Кейделль опередили нас на добрые полчаса, когда придворный советник Тальони, находившийся в ряду экипажей короля, сказал им, что Фавр проехал. Он ехал другой дорогой и то место, где она пересекалась с нашей, проехал раньше, чем шеф и его свита. Шеф был весьма недоволен тем, что ему не сообщили этого раньше. Гацфельд поехал вслед за Фавром и, догнавши его, возвратился с ним. Через несколько времени им навстречу выехал граф Бисмарк-Болен, который должен был доложить о нем министру, ехавшему с Кейделлем. Наконец они съехались в Монтри. Французов хотели пригласить в какой-нибудь из домов деревни; но они указали на замок Готмезон, лежащий на возвышенности в десяти минутах пути оттуда, как на удобное место, и все отправились в замок.

Там они встретили двух вюртембергских драгун, из которых один взял карабин и стал на часы перед домом. Здесь находился также французский крестьянин, который имел такую физиономию, как будто ему только что всыпали порядочное количество палок. У него спросили, можно ли здесь найти что-нибудь поесть и выпить. Пока они с ним разговаривали, Фавр, вошедший было в дом с канцлером, вышел на минуту и заговорил со своим соотечественником патетическим и возвышенным тоном. Случались нападения на безоружных пруссаков, которые больше не должны повторяться. Он сам не шпион, а член нового правительства, взявшего в свои руки заботу о благе отечества, и служит представителем его достоинства, и поэтому он требует во имя народного права и чести Франции блюсти за тем, чтобы это место считалось священным. Он говорил о том, что его честь правителя и честь крестьянина неизбежно требует этого, и тому подобные трогательные вещи. Добрый глупый парень выслушивал этот поток слов с очень глупым лицом. Он, видимо, мало понимал из него, как будто речь шла на греческом языке, и вообще имел такое выражение лица, что Кейделль сказал: «Если уже кто-нибудь нас должен охранять от нападений, то я предпочту вот того солдата».