Так говорил Бисмарк!

Впрочем, эти тишина и спокойствие днем не были так идилличны, как описывали их некоторые газетные корреспонденты. Я не подразумеваю под этим барабанного боя и свистков проходящих батальонов, которые слышались ежедневно около часу, а также и шума, производимого вылазками, которые были сделаны парижанами два раза по направлению к нам, и даже самых жарких дней бомбардировки, к которой привыкаешь, как мельник к треску и шуму мельничных колес. Я говорю преимущественно о многочисленных визитах всевозможного рода, сделанных канцлеру в эти полные событий месяцы, – визитах, между которыми попадались не совсем приятные. В некоторые часы наш дом походил на гостиницу, где сходились и расходились знакомые и чужие. Сначала приходили из Парижа неофициальные лазутчики, затем в лице Фавра и Тьера официальные посредники, иногда с более или менее многочисленной свитой. Из отеля des Reservoirs являлись августейшие особы. Несколько раз был наследный принц и один раз даже король. Между посетителями церковь имела тоже своих представителей в лице высоких сановников – архиепископов и других прелатов. Берлин высылал депутацию из рейхстага, отдельных вожаков партий, банкиров и высших чиновников, из Баварии и других южногерманских государств приезжали министры для заключения договоров. Американские генералы, члены иностранной дипломатии в Париже, между ними какой-то черный джентльмен, посланцы империалистической партии желали говорить с заваленным работою государственным мужем; само собою разумеется, также, что любопытство английских репортеров стремилось поближе пробраться к нему. При этом фельдъегеря с наполненными или ожидающими наполнения телеграфными сумками, канцеляристы с телеграммами, ординарцы с сведениями из генерального штаба и, кроме всего этого, работы трудные и важные, затем расчеты, комбинации, искание выхода при столкновениях, раздражение и досада, обманутые ожидания, бывшие вполне основательными, недостаток поддержки и предупредительности, нелепые мнения немецких газет, их недовольство, несмотря даже на неснившиеся успехи, интриги ультрамонтанов – одним словом, трудно было понять, каким образом канцлер при всех этих притязаниях на его рабочую силу и терпение, при всех этих помехах и столкновениях сохранил свое здоровье – в Версале он был серьезно нездоров лишь один раз три или четыре дня – и бодрость, которая его не оставляла даже во время веселого или серьезного разговора. Министр очень мало давал себе отдыха. Прогулка верхом от трех до четырех часов, час за обедом, полчаса за кофеем в гостиной, который подавался сейчас после обеда от времени до времени, после вечернего чая, в десять часов, небольшая беседа с присутствующими, двухчасовой сон после утренней зари – все остальное время посвящалось, если не было вылазки французов или какого-нибудь другого значительного военного действия, призывавшего его к королю, занятиям, изучению или творчеству в своей комнате или обсуждениям и переговорам. За столом у канцлера почти каждый день были гости, и, таким образом, можно было познакомиться почти со всеми известными и знаменитыми личностями, выступившими в эту войну, и слышать их мнение. Несколько раз с нами обедал Фавр, сначала колеблясь, так как его соотечественники голодали в Париже, но затем, следуя благоразумному совету и увещеваниям и многим соблазнам кухни и погреба, кончил тем, что воздавал нам должное подобно другим. Однажды принимал участие в нашем обеде Тьер. В другой раз кронпринц оказал нам честь отобедать с нами и пожелал, чтобы ему представили не известных ему до сих пор сотрудников шефа. Был у нас еще и принц Альбрехт. Из менее близких гостей министра я назову еще здесь президента союзного совета Дельбрюка, который несколько раз гостил по неделям в Версале, герцога Ратибора, князя Путбуса, Бенигсена, Симсона, Бамбергера, фон Фриденталя и фон Бланкенбурга; затем баварских министров графа Брай и фон Луца, вюртембергских фон Вехтера и Митнахта, фон Ротенбаха, князя Радзивилла и, наконец, Одо-Росселя, теперешнего английского посланника в Германской империи. В присутствии канцлера беседа была всегда очень оживленна и разнообразна, часто поучительна ввиду его умения понимать людей и вещи или повествования об известных эпизодах и событиях из его прошедшей жизни. Материальные блага доставляло отечество в виде доброхотных даров в жидкой и твердой форме, иногда в таком изобилии, что кладовая их едва вмещала. К самым дорогим приношениям принадлежали бутылки лучшего пфальцского вина – если я не ошибаюсь, дейдесгеймера или форстера, иордана или, может быть, буля? – и огромных размеров паштеты из форелей от Фридриха Шульце, хозяина лейпцигского сада в Берлине, добродетельный патриотизм которого снабдил нас также в изобилии и отличным пивом. К самым трогательным дарам я причисляю шампанское, которое солдаты нашли где-то в подвале или погребе близ города и поднесли канцлеру. Еще дороже и поэтичнее был букет роз, нарванный солдатами под неприятельским огнем.