Так говорил Каганович

— Почитать книжку какую-нибудь. Вот это мне нужно было найти у Сталина. Я 'должен до конца дочитать, и то не могу. Нужен человек, который мог придти раза два в неделю и почитать.

— Я читаю с удовольствием. Интересно, — говорит дочь.

— Мая мне два раза в неделю читает.

Чувствуется, что Каганович очень любит дочь…

— Ну, счастливо, — Каганович поднимает на прощанье Руку.

P.S. Я в Коктебеле. Сегодня 27 июля 1991 года, я закончил перепечатку на машинке этого дневника — две толстые тетради.

Когда уже оставалось совсем немного страниц, я начал почему-то спешить, чтоб побыстрее поставить последнюю точку, словно некое предчувствие гнало меня. Ночью перед этим приснилось, будто у меня отнимают диктофон с пленкой записей бесед с Кагановичем.

Закончив печатать последнюю фразу «Каганович поднимает руку на прощанье…», спешу, опаздывая на ужин, и в столовой поэтесса Людмила Щипахина говорит мне: «Ты слышал? Каганович умер». Она узнала по «Маяку». Я все-таки решил подождать программу «Время». Трижды на моей памяти ходили слухи о смерти Молотова, но я тут же звонил в Жуковку: «Можно Вячеслава Михайловича?» и слышал в трубке: «Он самый».

Да, здесь, кажется, правда. Сообщило «Время», ссылаясь на газету «Совершенно секретно». На 98-м году жизни…

А я думаю о том, что ощущение предчувствия не покидало меня. Накапливались вопросы к Кагановичу, а я их почему-то не стал записывать как обычно, чтоб спросить в следующую встречу.

Когда я весной подарил ему книгу о Молотове, он взбодрился, словно вселилась в него надежда, что, возможно, и Каганович оставит печатный след, и будет книга…

Когда человек умирает, он излучает мощную, направленную энергию — это известно. Может быть, часть этой энергии дошла и до меня, по крайней мере, неясное ощущение ее не покидало до тоге, как я узнал о случившемся. Да еще предсказатели вроде бы говорили, что с его смертью закончится эпоха.

P. S. Он умер внезапно, сидя за вращающимся столиком. Второй инфаркт. Ничто не предвещало. Успел поговорить по телефону с дочерью.

Эпоху, в которой прошло мое детство, я и поныне воспринимаю всерьез. Но иногда с улыбкой повторяю такие стихи, кажется, Николая Глазкова:

Люблю грозу в конце июня,
Когда идет физкультпарад,
И стойко мокнет на трибуне
Правительственный аппарат…
И все же — почва и судьба.

Заснеженное кладбище Ново-Девичьего монастыря. Широкий обелиск из темно-красного финского камня. Здесь похоронена жена Кагановича. А его самого сожгли в крематории и сюда закопали урну.

На камне появилась новая надпись: «Каганович Лазарь Моисеевич», даты рождения и смерти. Мне сказали, он хотел, чтоб были выбиты еще два слова: «Большевик-ленинец».

Каганович не оставил ни завещания, ни сберегательной книжки. Золотая звезда Героя Социалистического Труда за номером пятьдесят шесть, шесть орденов и шесть медалей.

Все иные оценки остаются иному веку.