Так говорил Ландау

В этот период Дау был страшно возбуждён. Он вообще принадлежал к числу людей, обычное настроение которых хорошее, приподнятое. Один знакомый как-то сказал ему: «Мне понятно, почему вы не берёте в рот спиртного. Вы и без этого находитесь в возбужденном состоянии. Людям приходится выпить хотя бы бокал вина, чтобы обрести настроение, в котором вы пребываете постоянно». Вероятно, Дау с ним был согласен, иначе он бы не стал пересказывать этого разговора. Так вот, в марте 1953 года приподнятость в настроении Дау достигла предела. Вспоминая это время в разговоре с Александром Дорожинским, который приехал из Америки собирать материал для книги о Ландау уже после автомобильной катастрофы и проник в академическую больницу, как он сам выразился: «Pravda in hand», — Дау сказал:

— Когда умер Сталин, я танцевал от радости!

Действительно, по словам Коры, он смеялся громко и заразительно, передавая ей эту весть. А потом продекламировал:

Россия тягостно молчала,
Как изумлённое дитя,
Когда, неистово гнетя,
Одна рука её сжимала.

И уточнял для несведущих: Огарёв.

Фактически Ландау создал сначала в Харькове, потом в Москве своего рода научные центры, но эти научные центры были одновременно островками свободы, особенно в Москве, ибо гнёт всё усиливался, нечем было дышать, нужна была какая-то отдушина. Семинар! Где могут выставить как посмешище любого маститого за неблаговидный поступок, где говорят то, что думают, и где все понимают, что находятся на переднем крае науки.

Основное общение происходило, конечно, на семинаре. Однако и комната теоретиков и кабинет Ландау были продолжением семинара. Невозможно сосчитать, сколько народу взбегало по лестнице в квартире Ландау на второй этаж, в его комнату, во второй половине дня.

Они со временем становились похожи друг на друга, эти теоретики, участники его семинара. Во всяком случае среди них не было зануд, которые растягивают слова, экают и мямлят. Такого и слушать не стали бы. Здесь говорили чётко, быстро, толково и по сути дела.

Они составляли сообщество, братство, это налагало особую ответственность. Дау любил своих учеников. Они были ему очень дороги, и он, будучи прирождённым учителем, не только обучал, но и воспитывал их. И всё это в такой деликатной, ненавязчивой манере.

И в то же время этот человек был грозой приспособленцев в науке, и именно его как огня боялись обладатели чинов и званий, когда им хотелось опубликовать очередную халтуру. Ландау стал синонимом абсолютной честности в науке, он ввёл в своем кругу особый стиль отношений. Он был постоянно на виду, постоянно окружён людьми, был в гуще событий. Он задавал ритм жизни этому физическому братству.

Во всём, что он делал, было много бравады. Он и сам говорил, что дразнит гусей и что это занятие приятное, но небезопасное.

Свобода была нужна прежде всего для творчества во всём его многообразии. Сюда входило и написание книг, того знаменитого «Курса теоретической физики» Ландау и Лифшица, который ныне принят во всем мире как основное пособие по этой науке. Злые языки пустили фразу, что в этих книгах нет ни одной мысли Евгения Михайловича Лифшица и ни одного слова, написанного рукой Льва Давидовича Ландау. Это шутка, но в каждой шутке есть доля правды: на вечере в Политехническом музее, посвящённом творчеству Ландау, был задан вопрос, как работали соавторы. Евгений Михайлович Лифшиц поднял над головой самописку: «Ручка была моя!». Это правда. Но правда и то, что Дау обговаривал с ним каждый параграф и, когда Лифшиц приносил написанное, Дау правил страницу и соавтору приходилось переписывать её снова.

Ландау задумал этот курс ещё в Ленинграде и соавтором он выбрал Матвея Бронштейна, но тот погиб в застенках НКВД. Второму соавтору тоже не повезло. Это был Леонид Пятигорский, которого НКВД, на этот раз московское, представило Льву Давидовичу как автора доноса: когда Ландау арестовали, следователь показал ему донос, якобы написанный Пятигорским. Поскольку имя «врага народа» не могло появиться на обложке книги, Леонид Пятигорский автоматически становился автором «Механики», которая уже находилась в издательстве. Единственным автором, без Ландау. Арестованный поверил следователю — провокация удалась. Но книги издавались крайне медленно и Дау освободили до выхода злополучного произведения, так что имя его осталось, как и было задумано — на первом месте. [Чуть подробнее об этом можно прочитать в мемуарах Е. Л. Фейнберга «Эпоха и личность. Физики» (М., Физматлит, 2003).