Так и было

Пропустили, завистливо покосились на легкие ППС разведчиков, на их яловые, не стоптанные сапоги — идут, будто на утреннюю зарядку после хорошего сна отправились, и по сторонам не оглядываются.

Солнце чуть поднялось над землей, стало нагревать затылки. Из-за спин разведчиков показались дома и постройки хутора с высокими черепичными крышами. Из трубы самого большого и ближнего дома черными клубами валил дым, видно, печь только что затопили, а справа — Иванов протер глаза: не блазнится ли? — блестели на солнце ряды колючей проволоки. Склады какие-нибудь? Или лагерь? Неужто и в Латвии они есть? Иванов чуть поднял руку, предупреждая своих об опасности. Увидев на дороге пулемет и немцев у него, снял автомат с предохранителя.

Прошли еще несколько метров, и вражеские пулеметчики забеспокоились. Один вскочил, чтобы лучше рассмотреть приближающихся, другой напряженно выглядывал из-за пулемета, прикрывая глаза от солнца ладонью. Не будь впереди разведчиков, Иванов тут же открыл бы огонь, чтобы опередить немцев, чтобы не полоснули они из пулемета по прямому, как стрела, кювету, а разведчики даже шага не прибавили. Фрицев, видно, сбивала с толку пятнистая плащ-палатка старшины и безбоязненность идущих. Видят же пулемет на дороге, но не боятся, не убегают от него и не стреляют, идут, будто к себе домой, во всяком случае — к своим. Метров тридцать между ними и пулеметом. Идут! Двадцать! Пятнадцать! Идут и не спешат...

Много раз слышанная резкая и короткая команда прозвучала прерывисто и с повизгиванием:

— Фой-фой-е-р-р! — завопил стоявший на ногах.

Раздельная очередь ППС оборвала его крик, бросила тело на пулемет. Еще одна сразила второго.

Разведчики выскочили из кювета и побежали к дому. Старшина прыгнул на крыльцо, хотел открыть дверь, но она распахнулась от пинка изнутри, на крыльцо выскочил офицер с пистолетом в руке. Старшина схватил его за руку, перебросил через себя и так ударил о землю, что офицер не шевельнулся. На очереди из окон разведчики ответили гранатами и бросились к другим домам, из которых выбегали полуодетые охранники и открывали ошалелую стрельбу. Двое вели пулеметный огонь от ворот лагеря. Меткая очередь Науменко достигла цели, и пулемет смолк. И бой стих, как только в него вступили пулеметы подоспевшей роты, да и был ли он, так, короткая перестрелка.

И сразу стал слышен многоголосый крик узников лагеря. Они выскакивали из бараков, неслись к воротам, и их неистовое, отчаянное «а-а-а» поглотило все звуки.

Три ряда колючей проволоки окружали выстроенные по линеечке длинные лагерные бараки. Трое ворот сторожили заключенных. Все на замках. За воротами несущийся к ним орущий клубок человеческих тел. Он растет, ширится, в него вливаются узники из самых дальних бараков. Неужели бросятся на колючку и повалят ворота? Нет, остановились, а крик еще громче, еще нетерпеливее. Солдаты сбили замок первых ворот, возятся со вторым, но людям не терпится вырваться на свободу, и они, не дожидаясь, пока распахнутся все ворота, растекаются вдоль первого забора, обдирая в кровь руки и ноги, лезут вверх, спрыгивают, бегут к следующему ряду, снова карабкаются через колючий забор.

До третьего добираются самые настойчивые — кто-то обессилел и свалился, кто-то увидел, что открылись вторые ворота, и бросился к ним, девчонка же, за которой с самого начала следил Иванов, спрыгнула с последней колючки, подбежала к нему, ухватила за шею и стала целовать горячими, шершавыми губами в лоб, глаза, в щеки, потом прильнула к его неумелым и не готовым к поцелуям губам до того крепко, что у него застучало в висках, а тело обнесло ни разу не испытанным жаром. Так, видел он, целуют мужей после долгой разлуки истосковавшиеся жены, а она-то что на него набросилась? Хотел отстранить ее, расцепить жаркие руки, но не сделал этого — краешком глаза видел, что и другие лагерники, преодолев проволоку или выбежав через ворота, кидались к солдатам, тоже обнимали, целовали, а то и просто трясли их, чтобы убедиться, что не сон видят, что перед ними настоящие советские солдаты.

— Что вы все словно с ума посходили? — спросил девчонку.

Она недоуменно, будто он сам рехнулся, посмотрела на него, схватила за руку и потащила за собой. Привела к свежей яме, подтолкнула к ее краю:

— Смотри!

Он заглянул в яму и отшатнулся — она была наполовину завалена трупами. Они лежали один на другом, у кого нога торчит, у кого рука. Все в гражданской одежде. Старики, женщины, дети. И дети! Спросил девчонку:

— Когда?

— Вечером. Из пулеметов, — она судорожно всхлипнула. — Была ликвидация. Остальных должны были сегодня.

Он обвел глазами всю яму и прямо перед собой, внизу, увидел распростертого на других трупах мальчишку, до боли напомнившего умершего брата. Светлые, как у Мишки, глаза мальчонки раскрыты и безбоязненно смотрят в прохладное утреннее небо.