Так и было

Переглянулись. Пожали плечами — разве такое бывает в жизни? Поднялись. Пошли. Побежали. Но сил хватило ненадолго. И не так близко, как думали, завязался бой. Перешли на шаг. Жадно прислушивались к разрывам снарядов и пулеметным очередям.

Бой накалялся, расползался в стороны, а позади тихо. Автоматчики не преследовали и не стреляли. Не назад ли уже повернули?

Пересохшими от волнения ртами глотали оставшийся в лесу уже почерневший снег. Когда над головами запели свои пули, залегли, но не утерпели, поднялись, побежали. Увидели самоходку. Открылся люк, из него высунулся лейтенант Тымчик:

— Э-эй, ж-жи-вы? К-кухня ждет в-вас, р-ре-бята, а м-мы им с-сей-час д-да-дим п-п-прикурить! — захлопнул люк, и САУ-100, обдав всех родным дымком, вышвырнув из-под гусениц ошметки грязи, рванула вперед.

Дома узнали: раненые командир полка майор Витко и начальник штаба безрукий майор Кордубан, остервенясь, собрали в кучу остатки пехоты, саперов, артиллеристов, поваров, сапожников, писарей, связистов и бросили в прорыв. Вперед пустили батальон огнеметных танков. Он и обеспечил успех. И спасение самоходчикам.

Последние силы Гришка потратил на то, чтобы стянуть сапоги, размотать портянки, и, довольный, откинулся к стене дома. Так блаженствовал минут пять, потом посмотрел на ноги и присвистнул — бело-розовые, размягченные, все в полосах и складках, какие-то водянистые, они что-то напоминали, что — вспомнить не мог. Посмотрел на ноги товарищей — и у них такие же. Вспомнил — примерно так выглядели руки матери, когда она заканчивала стирку. «Исстирала я руки, — говорила мать. — Одна кожа да косточки остались». Такими были у самоходчиков ноги — несколько суток брели они по сырой земле, а чаще по воде, переобуваться было некогда.

10. До Победы всего ничего

Восьмого мая полк провел на марше. Перед ним получили НЗ, забили снарядами все кассеты, погрузили ящики с ними же и с патронами, под завязку запаслись гранатами.

— Каптерка какая-то, а не орудие, — ворчал Витька Литвинцев. — И так тесно, а теперь и ногу поставить некуда.

— Вам, сеньор, рычаги сюда подать или в машину заберетесь? — подковырнул Лешка Хлынов. И тут же: — Встать! Смир-р-рна-а! Товарищ командир орудия, машина к маршу и бою готова. Докладывает старорусец Хлынов.

Это он недавно назначенного командиром орудия на Т-34 Гришку так подначивал. Уже полных восемнадцать Иванову! Комбинезон на нем сидит ладно, на груди поблескивают орден Славы 3-й степени, медаль «За боевые заслуги», в самоходном полку заслуженные{1}. На голове у Гришки Иванова шлем танкистский, из-под него поблескивают веселые и безбоязненные глаза.

Целый день бежали гусеницы по булыжнику, асфальту, по ухоженным и неухоженным грунтовым дорогам, мяли глину и суглинок, прокладывали глубокие борозды в песке, поднимали тучи пыли всех возможных цветов. В назначенное место прибыли в поздние сумерки, остановились в густом и разлапистом ельнике недалеко от передовой. На ней стояла непривычная тишина. Даже немцы не вели пулеметного обстрела, который обычно начинали с вечера и не прекращали до рассвета. Поступил приказ выдвинуться на передовую и занять места в приготовленных капонирах.

Чтобы немцы не услышали шум моторов и не всполошились, пехота начала постреливать из пулеметов, и машины с двигателями, работающими на малых оборотах, одна за другой стали занимать капониры. Их разводил старшина-регулировщик. Встречал на подходе, объяснял, куда поведет, а дальше водители следили за его белой рубашкой — в темноте она была хорошо видна.

Утром самоходки и танки откроют огонь прямой наводкой из капониров, уничтожат вражеские огневые точки, подавят их огонь и впереди пехоты, расчищая ей путь, помчатся к вражеским траншеям.

Немцы молчали. Ни одного выстрела с их стороны. Свои пушки и танки были рядом, но пехотинцы забеспокоились — не собираются ли фрицы в наступление переходить?

Никогда так упорно не молчали по ночам. Стали их подразнивать. Нет, не отвечают.

Старшина встретил последнюю машину, помахал водителю руками, убедился, что он видит его, повернулся и пошел, радуясь окончанию работы и тому, что она прошла без сучка и задоринки. И все радовались. И не обратили внимания на короткую и какую-то словно бы оборванную очередь с той стороны. Там кто-то начал стрелять, а ему вроде бы по рукам дали. Пустяковая очередь, а танк встал — куда-то исчез старшина-регулировщик. На землю спрыгнул командир машины, начал осматриваться.

Заметив распростертого на земле старшину, подошел ближе, спросил:

— Ранило тебя, что ли?

Старшина не отвечал. Он был мертв.

Давно воевали самоходчики, не всех убитых уже и в лицо помнили, но эта нелепая смерть поразила — несколько недель, может быть, даже дней осталось до конца войны — и на тебе!

Невольно прикидывали, что еще многие не доживут, кто-то погибнет завтра утром.