Так ли плохи сегодняшние времена?

И все же, хотя и очевидно, что наивысшая исполненность вкуса, подобно всякому другому совершенству, требует немалой помощи со стороны природы, сила искусства велика и сама по себе, а всего лучше, когда природа оказывает ему помощь, пусть и незначительную; по правде-то говоря, очень немногим не заронены в умы зернышки вкуса. «Всякому, — говорит Цицерон, — присуща способность смутно чувствовать, что в искусствах и науках хорошо, а что плохо, — даже безо всякой помощи искусства». Эту способность искусство, безусловно, в силах развить. Виною тому, что большинство людей не продвинулись далее обозначенного мною предела, либо недостаточность образования, либо (что, быть может, похуже) образование дурное.

Возможно, когда-нибудь в следующий раз я постараюсь вывести некоторые правила, следуя которым каждый сможет приобрести, по меньшей мере, какой-никакой вкус. Пока же я (сообразуясь с методою прививок) предпишу читателям, приуготавливая их к восприятию моих поучений, полное воздержание от всяких дурных книг. Со всею серьезностью прошу моих юных читателей всячески избегать прочтения любой современной книги, покуда она не получит сперва одобрения человека мудрого и ученого; и то же предостережение я адресую всем отцам, матерям и опекунам. «Худые сообщества развращают добрые нравы», — вслед за Менандром говорит апостол Павел [68].

Дурные книги развращают разом и нравы, и вкус.

О ДОБРОДЕТЕЛИ И ПОРОКЕ «Борец», четверг, 24 января 1739–1740

—  Vis recte vivere? Quis non?

Si virtus hoc una potest darejortis omissis Hoc age deliciis.

Horace

[69]

Я не припомню более достойного мнения из всех дошедших до нас из древности, чем заключенное в краткой сентенции Платона, которую, я знаю, нередко цитировали: «Если бы люди могли созерцать добродетель нагой, каждый был бы в нее влюблен» [70].

Некоторые философы, а раньше первоотцы, и кое-кто из нынешних богословов облекли ее в столь отталкивающие цвета, приписали ей столь суровый нрав и такую недоступность, что отпугнули слабейшую и праздную часть человечества от ее объятий, сами же либо отчаялись добиться успеха в своих собственных притязаниях, либо вобрали себе в голову столь непереносимое раскаяние, что были уже не в силах передаться в ее подчинение.

Некая секта, я упоминал ее ранее, воспользовалась этим пугающим образом, в который была обращена добродетель, и глумливо ополчилась на нее, пытаясь убедить человечество в том, будто эта внешне малопривлекательная дама и внутренних достоинств имеет немного. Будто какой бы безобразной она ни казалась в платье, в которое ее вырядили заступники, то был ее лучший вид; будто те потаенные красоты, о которых они столько говорили, были не более чем химерами их разума или, по меньшей мере, плутовством, предназначенным для того, чтобы надувать и дурачить толпу. В соперницы ей они разрядили и разукрасили со всей возможной пышностью и блеском смазливую юную девицу, прельстительную, уверяли они, и внешне, и внутренне, являющую собою в десять раз более ценный трофей, нежели та дама, по которой они так долго томились.

Некоторые из этих господ действовали в более скрытной манере, не называя имени девицы, которую они так расхваливали; другие же осмелели, отбросили ее маску и не постыдились объявить, что для всякого мудрого человека порок бесконечно предпочтительнее добродетели. Что всякий, кто намеревается преуспеть в жизни или достигнуть величия и счастья, должен обратиться к первому; что жажда и голод, плети и цепи суть единственные блага, какие добродетель сулит своим сторонникам. Что ее расположение — это верный путь к страданию и что тех, кого она возлюбила, она делала всего несчастнее.

Вследствие этого было написано некоторое количество научных трудов, наставлявших, как обладать первой девицей; или, оставив аллегории, были предписаны правила, как нам сделаться совершенными разбойниками.

И тем не менее, если мы обстоятельно изучим предмет, если совлечем с добродетели и порока их наружные украшения и покровы и увидим их нагими, в их чистой, природной безыскусности, мы, я верю, найдем, что добродетель содержит в себе все истинно ценное, что она может быть постоянной возлюбленной, верным другом и приятным попутчиком; порок же предстанет расфуфыренной лживой шлюхой, насквозь гнилой и испорченной, прельстительной лишь издали, обладанию которой неизбежно сопутствуют тревога, страдание, болезнь, нищета и бесчестие.