Так навсегда!

Да, сто сорок. Весь год все только дорожало и дорожало, либерализация, демократизация, монетаризация, сто сорок, это если на стипендию, то бутылки на три, наверное, и то не хватит. Но вот уже вторую неделю остановилось, и глядишь, даже сбавило обороты, вон, даже и подешевело чутка, да еще и с воблой. Может, и налаживается жизнь помаленьку, да и наладится. Вот и футбол… ну да, конечно, ну практически первенство колхозов, и команды какие-то чудные, взять хотя бы «Текстильщик» из города Камышина. И в Спартаке всё люди какие-то новые, неизвестные и непонятные, и половина уже исчезла куда-то, но играем, кое-как, но играем. Может, и устроится как-то со временем…

— Это, о чем я говорил? Перебиваете все время, не даете сказать… А, ну да. Был у меня приятель, ну не друг, а так, хороший знакомый, так скажем. И работал он мастером по сетям распределительным, старший смены. Ну и там било его током, да еще сколько раз, и горел вообще однажды, там в сетях напряжение-то — о-го-го!. Но живой. А тут пошел соседу розетку чинить…

— Тимофеич, мы слышали уже это десять раз…

— Слышь, Живописькин! — тут Каравайцев даже заговорил голосом Мироныча: — Ты когда будешь старший, тогда будешь говорить. А сейчас сиди и слушай. Тебе неинтересно, а студенту интересно, я ему и рассказываю…

— О-о-о… — Живописцев откидывается и больно бьется головой о какую-то железяку, вдруг торчащую из земли.

— Вот! И с мужиком этим то же самое вышло! Сколько лет, и хоть бы хны, а тут раз — и на тебе!

А облака всё плывут и плывут… или это мы плывем?

— А ты на кого учишься, студент?

— Да так. На физика.

— Думаешь, пригодится в жизни? А у нас тогда чего делаешь?

— Ну как «чего»?! Лето, каникулы, вот и подрабатываю. У нас стипендия сейчас — вообще, считай, как и нету.

— Так ты временно, что ли, у нас? На передержке?

— Ну конечно, меня и сразу брали всего на месяц!

— Ну так тем более, слушай внимательно, впитывай. Я все-таки жизнь прожил…

Так я же и не против. Это Живописцев капризничает. Я бы посмеялся, если бы не видел, как Каравайцев тогда обмотался ремнями как-то по-хитрому и чуть ли не в одиночку воспёр пианино на пятый этаж. Мастер! Или приглянулись тогда ему расцветочкой разгружаемые нами обои, как раз, говорит, мне бы в комнату пошло. Но экспедитор маячит, считает, глазами зыркает, и водила еще стоит курит, присматривает. Не к Вальке же потом идти канючить, даже если по себестоимости. Но вот экспедитор спускается в наш подвал, и Тимофеич бочком и просительно подходит к водителю:

— Слышь, браток, не подсобишь самую малость? Хоть пару коробочек, а то нас трое всего, а начальство торопит, да и сам быстрей домой поедешь…

Расчет точный. В самую десятку.

— Я шофер, а не грузчик! — гордо заявляет контрагент, и демонстративно лезет в кабину, и надевает черные очки, надвигает козырек на глаза, закрывается газетой и вообще делает вид, что спит… ну и пара коробок, конечно, тут же исчезает бесследно. Знаете, сколько рулонов в коробке? Как правило, двадцать. Или я забыл уже?..

— …Я сам тогда, когда после восьмилетки размышлял, куда пойти — в электрики или в сантехники… И как раз мне мужик один умный подсказал, он вообще, вот он как раз проводником работал, поездил по стране, жизнь повидал, одним словом…

— И чего? — Живописцев снова откидывается, но теперь уже осторожно.

— И того. Надоумил он меня. В унитазе-то, говорит, ты в любом, даже самом крайнем случае не утонешь. Даже сильно пьяный. А с электричеством раз — и нету тебя. Вот и выбирай, думай своей головой. А тому мужику, значит, видно, некому было подсказать. Вот и вышло в итоге…

И ветерок — теплый-теплый такой! Так бы и сидеть до самой зимы. Или вообще хоть всю жизнь.

— Я это к чему все рассказываю. Был у меня друг, ну не друг — так, приятель добрый. Электрик-высоковольтник. И горел, и било его — и все нипочем. А убило его током из обычной розетки, соседу пошел привернуть. И сразу насмерть. Я вот так думаю — это судьба все-таки. От нее не уйдешь. Живописцев, ты как считаешь? Ты что, спишь, что ли?

— Ну судьба, судьба.

— Студент, а ты?

— Ну а что я? Ну, наверно.

— Да не «наверно», а точно тебе говорю! Ну сам посуди, ну все было, и все нипочем, а потом шарахнуло один раз, и готово дело. Значит, судьба. Ты согласен?

— Согласен. Судьба.

— Ну вот и я тебе об этом же самом говорю.

А небо синее-синее такое, а облака белые-белые. И сидит где-то там на нем электрик-высоковольтник и смотрит на нас… а мы на него. И убило его током из обычной розетки. Судьба.

— …Валь, а ты сразу не могла сказать, что работы уже не будет и что можно по домам идти?! Вот какого мы тут два часа битых сидели, только время зря теряли?!!

Нет, ну какого. А судьба если была сидеть?

И мы пошли по домам.

В то воскресенье «Спартак» выиграл у «Торпедо», 3:0. Уверенно и, я бы даже сказал, непринужденно. А главное — я вдруг увидел, что он теперь — взаправдашний и всамделишный. Настоящий, одним словом. То есть — он снова со мной, и стоит ли желать большего?

А вечером мама вернулась с улицы и сказала весело:

— Слыхал?

— Чего слыхал-то?

— Олег из армии возвращается!

— Да ты что?!