Так [не] бывает

– Пойдем отсюда, – говорит Лена и сжимает мои пальцы. Мы идем по коридорам, все быстрее и быстрее, потом мы бежим – коридоры становятся все уже. Мы можем передвигаться в них только друг за другом. Все чаще встречаются ответвления, переходы и лестницы. Каждый раз у нас есть только несколько секунд, чтобы решить, куда свернуть. Некоторые двери раскрыты настежь, в них пульсирует свет, ослепляя нас. В других дверях стоит темнота. От них нужно отворачиваться, потому что если туда попадает взгляд, то ты уже ничего не можешь сделать: ты идешь вслед за ним, и темнота проглатывает тебя. Я дергаю ручки закрытых дверей – нам нужно найти Длинного. Наконец одна из дверей поддается. Мы стоим на белом песке. Солнца не видно, но от его света хочется зажмуриться. Море уходит к горизонту. Далеко впереди мы видим линию берега. Она прямая, будто проведена по линейке. И море – ровное и застывшее. С моря дует ветер.

* * *

Я открываю глаза. Еще совсем рано, в комнате полутемно. Лена тоже не спит. Я встречаюсь с ней взглядом. «Опять этот сон?» – спрашивает она.

– Да, – отвечаю я, – уже десять лет, как Длинный исчез, а мне, видимо, все кажется, что он вернется. Я встаю, иду на кухню варить кофе. Окно открыто настежь и слышно, как где-то вдалеке гудит поезд. «Это не так, – говорю я себе, – мне не кажется, что он вернется, мне кажется, что все может быть по-другому». Это другой день – та же дата, та же погода за окном, – но не раздается тот ночной звонок, про который следствие выяснило, что он был, но кто звонил, откуда – так и осталось неустановленным. Длинный остается дома, не собирается в спешке и не уходит в это свое неизвестно куда. Например, он уже спит, или у него грипп, или он просто валяется на диване и читает книжку. А потом наступает следующий день, и можно выдохнуть – жизнь, сделав петлю, возвращается в прежнее русло.

– Сегодня приедет Валерик, – говорит Лена, – представляешь, он тоже помнил, что сегодня – тот самый день, когда мы все должны были встретиться. Он сказал, что должен сообщить нам что-то важное.

– И смешное, – добавляю я мрачно.

Валерик приехал с опозданием. Сказал, что привезли кота в тяжелом состоянии. Пришлось срочно оперировать, но все в итоге прошло удачно. «Пойдет на поправку». Мы пьем вино, а потом выходим на балкон. Мы не включили в комнате свет, и в начинающихся сумерках фигуры Лены и Валерика постепенно становятся почти невидимыми. Только воздух, там, где они стоят, остается боле плотным и темным.

– Так вот, – говорит Валерик, – я все-таки должен вам это рассказать. Длинный тогда жульничал. Фонарик почти погас, он этим воспользовался и набрал себе козырей.

Мы молчим. Будто пленка, жужжа и набирая скорость, перематывается, а потом, едва не порвавшись, останавливается. Длинный смеется и раздает карты.

– Но послушайте, – говорит Ленка, – а кто же из нас тогда все-таки выиграл?

Я слышу, как прыскает от смеха Валерик. Рядом хихикает Ленка. Мы хохочем, и налетевший откуда-то ветер треплет наши волосы, заполняет нас.

Александр Шуйский Шкатулка с секретом

Первым чувством была досада.

Терпеть не могу такие фокусы: просишь же, оставьте мне только стены, я все равно все переделаю, так нет.

Обязательно застрянет в доме либо кошмарный шкаф в потеках столярного клея, с мутным зеркалом и шпоном в пузырях, либо тумба якобы красного дерева – дверцы провисают, полки внутри из прессованной стружки, задняя картонная стенка отошла в одном углу.

И всегда одни и те же объяснения: рука не поднялась выкинуть, некогда разбираться или даже «да какая вам разница».

Эта история повторялась на каждой моей съемной квартире, несмотря на условие «без обстановки». Я так надеялся, что уж в купленном-то жилье ничего подобного не будет, – нет, стоит, красавец. Сукно на крышке давно заменил кошмарный кожзам, одна из ног надстроена каким-то обломком, на половине ящиков нет ручек, и весит этот стол, конечно же, целую тонну. Я попытался его хотя бы сдвинуть – и понял, что придется либо брать топор, либо звать рабочих. Грандиозно.

Я выругался и вышел в кухню. Вот здесь как раз были только плита и раковина, как я и просил. И то, и другое я, конечно же, собирался менять, хотя плиту можно было бы и оставить, хорошая, новая плита, газ наверху, внизу электрическая духовка, все, как любила Татка. Ей бы понравилось.

– Тебе бы понравилось, – сказал я.

И поскорее полез в коробку, которую сам выставил посреди кухни, чтобы не затерялась. Вытащил оттуда джезву, кофе, мельхиоровую ложку на длинной ручке и черную керамическую чашку. Сейчас мы не будем реветь, сейчас мы будем варить кофе.

Первые два или три месяца без Татки слиплись в один невыносимый день, я и представить себе не мог, что в наше время смерть сопровождает такая бесконечная бумажная волокита, разрешение на то, разрешение на это, бумаги оттуда, бумаги отсюда, я подписывал их как робот, ничего не соображая. Я вообще не понимал, как это можно – взять и умереть среди ночи, просто вот так вот взять – и уйти, и ни слова мне не сказать.