Так они погибают

Я подобрал ее одежду с пола ванной и бросил ей: свитер и юбку, туфли и носки. Но она все еще была далеко, окончательно не пришла в себя и была не в состоянии справиться с непосильной задачей и одеться. Мне пришлось самому снять с нее пижаму и одеть ее. На ощупь все ее тело было холодным. Мне это напоминало одевание куклы. Ее пальто свободного покроя висело на двери ванной комнаты. Я накинул его ей на плечи и, обхватив ее, поставил на ноги. Она не могла стоять самостоятельно или не хотела этого делать. Руфь опять улетела на свой остров, предоставив мне заботу о своем бренном теле. С грехом пополам я втащил ее в лифт и поставил в углу, а сам взялся за ручку, чтобы спустить лифт на первый этаж. Потом открыл металлическую дверь и поднял ее на руки. Она оказалась достаточно легкой.

Ночной портье посмотрел на нас, когда я проходил мимо конторки, но не сказал ни слова. Несомненно, ему приходилось видеть и более сногсшибательные парочки, вываливавшиеся из этого лифта.

Моя машина была припаркована около желтой запретной линии на бордюре тротуара перед отелем. Я открыл ключом дверцу и положил девушку на сиденье, поместив ее голову в углу на подлокотник. В таком положении она оставалась в течение следующих шести часов, хотя у нее и были попытки сползти на пол. Примерно каждый час мне надо было останавливать машину, чтобы поправить ее тело на сиденье. Большую часть остального времени стрелка моего спидометра стояла на отметке между семьюдесятью пятью и восемьюдесятью милями. Она спала мертвым сном, пока я уносился из туманной ночи навстречу рассвету и долгому солнечному утру, направляясь на юг.

Когда я резко затормозил на красный свет перед железнодорожным переездом в Санта-Барбаре, Руфь проснулась и слетела с сиденья. Правой рукой я придержал ее, чтобы она не ударилась о ветровое стекло. Тут она открыла глаза и не могла понять, где находится.

— Мы в Санта-Барбаре. — Дали зеленый, и я включил скорость.

Она потянулась и выпрямилась на сиденье, взирая на подрезанные зеленые рощицы лимонных деревьев и расположенные неподалеку голубые горы.

— Куда мы едем? — спросила она голосом, все еще хриплым ото сна.

— Проведать моего друга.

— В Сан-Франциско?

— Не в Сан-Франциско.

— Тогда хорошо, — Она зевнула и опять потянулась. — В общем-то, мне совсем не хочется туда возвращаться. Мне приснился страшный сон о Сан-Франциско. Какой-то уродливый маленький человек с копной волос затащил меня в свою комнату и заставил делать ужасные вещи. Я точно не запомнила, в чем они заключались, правда. О, Господи, как скверно я себя чувствую. Я, наверное, нагрузилась вчера.

— Что-то в этом роде. Поспи еще, если хочешь. Или, может быть, перекусим?

— Не знаю, смогу ли я что-нибудь проглотить, но стоит попытаться. Одному Господу известно, сколько времени я ничего не ела.

Мы приближались к магистральной автостраде. Впереди показался дорожный ресторан для водителей дальнорейсовых грузовиков. Я свернул на станцию обслуживания возле ресторана и помог девушке выйти из машины. Мы выглядели очень жалкой парочкой. Она все еще передвигалась как лунатик, и в лучах полуденного солнца ее бледность приняла землистый оттенок. Я накрутил на своем спидометре еще триста сорок миль, но чувствовал себя так, будто все это расстояние прошел пешком. Мне нужно было поесть, поспать, побриться и принять душ. А больше всего я нуждался в том, чтобы с кем-нибудь поговорить или просто посмотреть на кого-то, кто был бы счастлив, удачлив и добродетелен или обладал хотя бы одним из этих трех качеств.

Большой натуральный бифштекс и кружка кофе основательно меня подкрепили. Девушка вяло обгрызла кусочек поджаренного хлеба, который обмакнула в желток своей яичницы. Героин заменял ей еду, питье и сон. Она погибнет, если не сумеет бросить эту дурную привычку. Такая перспектива беспокоила меня.

Я сказал ей об этом несколько другими словами, когда мы снова сели в машину:

— Я знал курильщиков травки и опиума, нюхателей кокаина и жевателей гашиша, любителей настойки опия, простых и горьких пьяниц. Парней и девиц, которые надирались всякой консервированной дрянью и медицинскими препаратами на спирту. Есть на свете даже такие люди, которые тянутся к мышьяку, и такие, которые готовы продать себя в рабство за хороший охлажденный стакан эфира. Но твоя привычка к наркотикам — самая худшая из всех.

— Читаете лекцию, — в ее голосе сквозила скука, свойственная подросткам. Как будто я был школьным учителем и пытался отговорить ее от жвачки. — Что вам известно о моих привычках, мистер хороший?

— Многое.

— Кто вы такой?

— Я частный сыщик. И уже сказал тебе об этом раньше. Но ты забыла.

— Да. Наверное, забыла. Вчера ночью я была в Сан-Франциско. Это, думаю, я помню. Добралась туда на автобусе.

— Ты что, действительно была там? Но как же ты туда доехала?

— Что с моим плечом? Я осмотрела его в ванной. Похоже, меня кто-то укусил.

— Тебя укусил москит.

На мгновение я оторвал взгляд от дороги и посмотрел на нее, наши взгляды встретились. До нее смысл сказанного мною не дошел.

— Совсем не смешно, — сказала она холодно.