Так они жили

Страх бабушки был ей совершенно непонятен. Это поддерживалось и мнением всех девушек, забегавших к ней в комнату в мезонине, пока приехавший врач не успокоил всех, что Матрена больна болотной лихорадкой, а после смерти мальчика прошли все предохранительные сроки.

Но неделю Жене пришлось просидеть в одиночестве. Нельзя сказать, чтобы она очень скучала. Книжный шкаф был под рукой, а неустрашимая Калька, рискуя сто раз нарваться на дозор, постоянно к ней прибегала с новостями и гостинцами. Прочие девушки заходили к Жене только по вечерам или в сумерки. И все в один голос возмущались тем, как было поступлено с «анделом-барышней».

— Чего там заразы какой-то бояться; уж от Бога не спрячешься: будет Его воля, так помрешь, а не будет, так хоть с воспенным спи, ничего не пристанет!

— Нет, уж мне всего обиднее, за что они барышню этак обкорнали, — волновалась Калька. — В волосах, мол, воспу занести могла! Да ведь волосы-то щелоком вымыли, так какая же тут воспа, прости Господи, усидела бы… А на-ко, срам какой наделали!

Потеря чудных локонов да известие о том, что бедную Акульку по наговору экономки так высекли, что она два дня белугой ревела, всего больше возмущали Женю. Она старалась сдержаться, но во всех ее речах чувствовалась горькая обида.

Безалаберное чтение, полное отсутствие дела, угнетенное состояние духа — все это так дурно повлияло на девочку, что она стала страшно нервна, пуглива и совершенно не могла спать одна в комнате.

Аскитрея прокрадывалась к ней каждую ночь и ложилась на полу возле дивана, на котором спала Женя. Там они вели бесконечные разговоры, из которых Женя все лучше и лучше знакомилась с условиями жизни миллионов людей в России.

В свою очередь Женя рассказывала об Англии, о тамошней жизни, старалась объяснить некоторые явления природы, хотя мало в этом преуспевала.

— Может, это по-вашему, по господскому, и так, а только что Илья Пророк громом заведывает, это уж верно.

— Да ведь я же тебе говорила (Женя согласилась обращаться к девушкой на «ты» под тем условием, что и Аскитрея без чужих будет ей «ты» говорить), что это от скопления электричества…

— Уж там лектричество ли, нет ли, а отчего же в Ильин день всегда гром бывает? Уж век ясно… А как Ильин день, так и гроза.

На этот неотразимый довод Женя ответить не умела.

Много страшных рассказов наслушалась девочка от своей приятельницы. Она старалась оспаривать то, что ей казалось пустым суеверием, но Аскитрея говорила с таким убеждением, она так горячо верила в свои слова, что Женя сама чувствовала: все ее убеждения не могут расшатать этой глубокой веры.

А расстроенные нервы делали свое. Через неделю, когда Жене было разрешено спуститься вниз, она вошла в жизнь семьи озлобленной, пугливой и еще более скрытной, с затаенным чувством обиды на всех и на все.

Бабушке сделалось немножко совестно, когда она увидела бледное личико, похудевшее и со впалыми глазами, причем коротко остриженные волосы делали его еще худее и придавали еще более болезненный вид.

Но показать чувство сожаления за слишком строгое наказание было бы, по тогдашнему убеждению, непедагогично. Родители и старшие не могут ошибаться, — это было основное правило воспитания.

Но все-таки и бабушка, и родители Жени, только что вернувшиеся из двухнедельной поездки к родным, все старались обращаться с ней ласковее и очень удивлялись, что девочка не радовалась этому и не шла навстречу этим ласкам с открытым сердцем.

— Нет, как хочешь, волчонком смотрит ваша Женя, — говорила бабушка. — Нет в ней детской простоты, ласковости. Много в ней этой гордости, упрямства.

— Надо гувернантку взять построже, — говорил отец. — Теперь мне больше с полком шляться не придется. Устроимся на месте, съезжу в Петербург и привезу.

— Нелегкое это дело, — возражала Александра Николаевна, — надо Аглаю попросить съездить, ее не проведешь.

Ольга Петровна тихонько вздохнула. Она недавно получила из Англии письмо от сестры, которая удивлялась, что Женя ей пишет только официальные поздравления. Тетка и не подозревала, что все письма племянницы прочитывались и иначе ей писать не позволялось. Много писала она и о том, какой исключительный характер у девочки.

И, странно, она хвалила именно то, за что Женю здесь порицали. Бедная, больная мать совсем не знала, что делать, кому верить.

Робкая по натуре, измученная болезнью, она подчинялась во всем авторитету мужа и его матери, хотя в душе была гораздо более согласна с сестрой.

Гриша и Надя тоже были недовольны Женей. Она отказывалась от их шумных игр, не принимала участия в их проделках, и Гриша решил, что она важничает и зазнается.

— Надо проучить вашу «маркграфиню», — говорил он Наде, совершенно подчинявшейся его влиянию. — Уж очень она важничает, точно в самом деле большая: того не хочу да этого. Отдую я ее когда-нибудь или подведу. Уж так подведу!..

Мальчик был далеко не злой от природы, но у бабушки совершенно избаловался, так что иногда был прямо невыносим.

Особенно доставалось от него маленьким мальчикам и девочкам из дворни, которых отдали ему совершенно во власть.