Так становятся звёздами. Часть 1

Пересесть в лодку было сущим наслаждением. Гаитэ затруднялась сказать, что переносить было тяжелее — скачку, когда, казалось, она в любой момент могла соскользнуть в мокрую от росы, траву на земле или близость горячего тела Сезара.

— Благодарю тебя! — Сезар протянул руку Кристофу, в нарушении обычая, запрещающим аристократии пожимать руку черни. — Ты спас наши жизни.

— Рано пока благодарить, сеньор, — не смотря на сказанные слова, Кристоф охотно пожал протянутую ему ладонь. — Вот когда доберёмся до Жютена, тогда и поблагодарите.

— Идёт, — засмеялся Сезар. — Но до этого далеко.

— Быстрее, чем думаете. Чуть дальше мы зафрахтовали корабль. Ведь сеньорите будет тяжело добираться до столицы верхом на лошадях.

— Зафрахтовали корабль? — изумлённо воскликнула Гаитэ. — Но как ты сумел?.. Сеньор, что вы делаете? — изумлённо воскликнула она, заметив, что Сезар, поднявшись в полный рост, снимает с себя камзол и рубашку.

— Я промок. Пусть воздух высушит меня.

Гаитэ хотелось сказать ему, насколько неуместно сейчас блистать телом.

И почему человеческое тело так по-разному смотрится? Там, перед отцом Ксантием, обнажённый торс Сезара не казался ей красивым. Взгляд не цеплялся с полной беспомощностью за сильные плечи, гибкую шею. Эти несколько дней, принесших столько несчастья, заставили Сезара похудеть, но от него так и веяло силой и энергией. А взошедшая луна словно нарочно обливала его серебристым светом, тщательно обрисовывая все мускулы на груди, спине и животе.

— Друг беглецов и сообщница влюблённых, — перехватив её взгляд, усмехнулся Сезар.

— Ты это о чём?

— О луне конечно, — снова засмеялся он. — Она так прекрасна. Удачно мы проскочили, правда?

Гаитэ с удивлением осознала, что улыбается ему в ответ.

Она остро чувствовала, как по коже и влажным от ночных испарений волосам, струится ночной ветерок, напоённый запахом трав.

Река, чёрная и непроглядная, струилась вдоль лодки, а вёсла вздымали фонтан сверкающих брызг.

И не глядя на Сезара, Гаитэ чувствовала, что он не сводит с неё глаз. Взгляд его был полон лестного, пугающего, совершенного неуместного в их положении, чувства.

«Слава богу, что мы не одни. Что с нами Кристоф!», — думала Гаитэ.

Она корила себя, но ничего не могла поделать. Взгляд её, стоило хоть на мгновение ослабить контроль, возвращался к высокому, словно литому, торсу, к горделивому подбородку, к жёстким вьющимся волосам.

«Скоро весь этот кошмар закончится. Скоро я вернусь к Торну и всё будет, как прежде».

Но в глубине души Гаитэ осознавала, что занимается самообманом. По-настоящему кошмар не заканчивался. Она просто открывала ещё одну главу.

И как прежде всё, увы, быть не может.

Но, по крайней мере, они выжили. А это уже немало. Эту битву они выиграли. Хотя сама война, вероятно, у них ещё впереди.

Мужчины устроились в середине лодки, Гаитэ уселась на носу. Она старалась сосредоточиться на будущем, но мысли рассыпались, всё время кружили вокруг одной и тоже же темы.

Отделаться от смутных и неприятных, даже тягостных ощущений не получалось.

Всё казалось гнетущим, но более всего взгляды Сезара и его присутствие.

Он вёл себя так, будто между ними что-то определилось, что-то вот-вот должно было произойти.

Кого в том винить? Его? Или — себя? Гаитэ, с её развитым чувством ответственности и комплексом вины, больше склонялась ко второму.

Сезар, опытный волокита, не мог не заметить её чувств и, со свойственными ему поспешностью и самонадеянностью, не трактовать их самым лестным для себя образом. А теперь, когда в своих фантазиях он практически получил всё, неминуемый отказ Гаитэ не может не вызвать какую-нибудь очередную вспышку, дикую выходку с его стороны.

А впереди встреча с Торном. И хотя всё, в чём Гаитэ могла себя упрекнуть, это сердечная слабость, проявляющаяся лишь в душевных терзаниях, а не в поступках, она чувствовала себя так, словно предала его.

Да, кто-то скажет, что глупо с её стороны вообще этим озадачиваться. Торн далеко не агнец, и уж кто-кто, а он, почувствовав зов плоти или сердечный жар, сдерживать себя точно не станет. Возможно именно сейчас, когда она терзается угрызениями совести, он принимает очередную любовницу на своём ложе и Гаитэ ещё повезёт, если к ней же не придёт с печальными последствиями своей неразборчивости.

И всё же она ничего не могла с собой поделать — чувствовала себя изменщицей и предательницей.

Наверное, было бы проще, испытывай Гаитэ к Сезару лишь простое вожделение. Но всё обернулось гораздо хуже. Уж скорее под определение «похоть» походило то, что она приняла за любовь по отношению к Торну — восхищение красотой и наслаждение, что она испытала в его объятиях. А душе в этом союзе всё время чего-то не хватало.

С Сезаром, несмотря на все его недостатки, Гаитэ чувствовала себя иначе. С ним было то, что глубже и сложнее похоти — то самое созвучие, гармония, которые никогда не достигаются искусственным путём, которые идёт словно бы от истоков самой природы, как данность — либо есть, либо нет. Ни привычка, ни искусственное выстраивание отношений, ни многолетнее сожительство этого не дают.