Такая долгая жизнь

Какое-то время, пока были свежие силы, удавалось держаться вместе. Но Петька хорошо плавал, был молод и нетерпелив. Будто угадав его желание, подброшенный волной, оказавшись совсем рядом, Николай Иванович крикнул ему почти в самое ухо:

— Плыви!

Темнота быстро густела. Небо снова стало забрасывать тучами.

— Захар! — позвал Михаил.

Захар только что был рядом — и вот нет его. Волна с головой накрыла Михаила. Отплевывая солоноватую воду, он закашлялся. Судорожно заработал руками, забыв о круге. Но постепенно движения его становились размеренными. «Держитесь так, чтобы волна шла на вас наискосок, слева!..» — вспомнил он слова Николая Ивановича.

Хоть бы один огонек на берегу. Но там будто вымерло все… Все спят… Да и вряд ли свет керосиновых ламп был бы виден отсюда.

Спишевский тоже всматривался в темноту: скоро ли берег? Пловец он был неважный, руки и ноги коченели, но вера в спасательный круг не покидала его.

Рядом все время держался Бандуристов. Но чем ближе к берегу, тем волны становились злее. А главное, образовалась какая-то толчея: волны теперь не только накрывали сзади, но и ударяли справа и слева и даже хлюпали в лицо. В этой толчее Спишевский и Бандуристов потерялись.

…Петька после напутствия Николая Ивановича больше не сдерживал себя и плыл широкими саженками. Ему уже не было холодно так, как вначале. В голове его стучали памятные слова: «Врешь! Не возьмешь!..»

Несколько дней назад Петька во второй раз вместе с Наталкой смотрел в кинотеатре «Рот-фронт» «Чапаева». Именно ли слова твердил Василий Иванович, когда плыл через реку Урал, а белые пытались достать его из пулемета с берега…

Петька плыл так уже часа полтора. «Буревестник» давно погас. Темнота сгустилась. Низко клубилось небо, луна изредка выглядывала из-за туч.

По расчетам Петьки, берег должен был быть совсем близко. Ему даже чудился шум прибрежных волн. Он опустил ноги, пытаясь достать дно. Не достал. Петька снова поплыл. Он не знал, что усилившаяся верховка погнала волны в море, что он потерял ориентировку и берег удалялся все дальше и дальше. Николай Иванович тоже думал о береге. Он устал. «Только бы выдержало сердце!.. Надо было не глушить двигатель, а сразу направить «Буревестник» к берегу, подойти ближе. Что теперь рассуждать?..»

Хотелось передохнуть, расслабиться. Но сделать это было никак нельзя. Верховка несет его в море, и каждая минута отдыха будет стоить ему с таким трудом отвоеванных метров. Спасется ли он, спасутся ли остальные?..

Неожиданно перед Захаром Бандуристовым из темноты выплыл странный силуэт: не то столб, не то крест, торчащий из воды. Чем ближе к нему, тем отчетливее. И наконец Бандуристов вспомнил, узнал: это торчал из воды фюзеляж тяжелого бомбардировщика, потерпевшего аварию летом во время маневров.

Сначала было Бандуристов направился к фюзеляжу — ведь это почти клочок земли в бурном море, но потом передумал: расслабишься, а до берега отсюда не меньше полутора километров. Значит, он не сбился с пути, и надо грести, грести… Темный силуэт, похожий на крест, стал удаляться…

Прошло какое-то время, и этот силуэт заметил и Спишевский. Крест. В море крест! Ему вспомнился «погребальный тон» колоколов на бакенах.

Он не раз и прежде думал о смерти. И тогда, когда сидел в царских тюрьмах, и позже. Но в молодости о смерти думалось иначе. Даже когда она была близка, не верилось, что смерть и ты — это так же реально, как смерть и любой другой человек. Позже ему пришлось хоронить отца, мать, жену… И чем больше людей, которых он знал близко, уходили в небытие — тем смерть как бы приближалась и к нему.

Он встречал верующих стариков и старух, которые относились к смерти спокойно-фатально, как к смене времен года, рождению нового месяца. Сам он был неверующим, и мысль о загробной жизни не могла утешить его. Он старался не думать о смерти, даже перестал бывать на кладбище. А сейчас этот крест напомнил ему именно кладбище…

Но это ведь не крест! Теперь он ясно видел.

Волны сносили Спишевского вправо, и он, напрягая силы, стал выгребать к фюзеляжу. Он обплыл его, ища лазейку, разбитое ли стекло, люк, то, через что он мог бы проникнуть внутрь.

Заметил дверцу в боковине. Высокая волна, обтекая корпус, достигала края дверцы.

Изловчившись, Спишевский ухватился за ручку, повис на мгновение над водой, чуть не сорвался, но успел вцепиться второй рукой.

Когда волна вновь толкнула его вверх, он рванул ручку на себя — дверца открылась. Подброшенный следующей волной, он влетел в темное отверстие и больно ударился обо что-то плечом. Тут же сорвался вниз, упал в воду, заполнявшую всю носовую часть фюзеляжа, глубоко врезавшегося в песок.

Здесь дурно, застойно пахло. Спишевский нащупал какие-то переборки, трос, что-то похожее на опрокинутую лавку, какие-то выступы на корпусе и покарабкался вверх.

Сверху в открытый люк влетел град холодных брызг. Добравшись до люка, он высунулся почти до половины наружу и потянул дверцу на себя, она со скрипом затворилась. Стало совсем темно. Потом глаза привыкли — в иллюминаторы вверху пробивался тусклый рассеянный свет…