Такая долгая жизнь

— Машина хорошая, — ответил Путивцев, — но у меня такое впечатление, что я после легковушки сел за руль грузовика…

С экипажем Путивцев как следует познакомиться не успел. Не было времени, а экипаж большой. «Ну что ж, познакомимся в деле», — решил про себя Пантелей Афанасьевич. К штурману он присматривался особенно внимательно — ведь это правая рука командира, и не только правая рука, но и глаза. Плохой штурман — будешь лететь как слепой. Собьешься с курса, не вовремя выйдешь на цель… В общем, без хорошего штурмана — дрянь дело.

Одно качество уже успел оценить в штурмане Путивцев: не труслив. Перед полетом младший лейтенант Козлов отнес свой парашют в хвостовой отсек.

— Зачем вы это сделали? — спросил Путивцев.

— Вернусь или с самолетом, или вовсе не вернусь, товарищ комбриг.

Пантелей Афанасьевич внимательно посмотрел в лицо младшему лейтенанту. Оно было молодым. Моложе даже, чем показалось при первом знакомстве. Глаза голубые, под цвет неба. Подбородок мягкий, округлый, но во всем — и в глазах и в выражении лица — светились воля, непреклонность.

— Давно закончили училище? — спросил комбриг.

— Весной, товарищ командир. Досрочный выпуск. Но вы не беспокойтесь, я был лучшим курсантом в училище…

— А я и не беспокоюсь. Откуда родом?

— С Урала я, товарищ комбриг.

— Дома кто остался?

— Мать… невеста, — немного помедлив, ответил штурман.

— Ну вот видите, мать и еще невеста… Надо вернуться, штурман, живым. Мы своим родным и близким живыми нужны.

— Так точно, товарищ комбриг, — повеселев, сказал Козлов. — Живыми.

— Вот так-то. А парашют свой возьмите и наденьте. Мы не смертники, не камикадзе, как у японцев… А если случится так, что придется прыгнуть, прыгнем. Но только по моему приказу. Прыжок без приказа расцениваю как дезертирство. Так и передайте всему экипажу.

…И на этот раз небо Балтики не радовало летчиков.

Высота грозовых наковален доходила до восьми тысяч метров. Облачность была многослойной. «Около двух третьих маршрута придется пройти вслепую», — подумал Путивцев.

При подлете к Данцигу Пантелей Афанасьевич услышал в шлемофоне взволнованный голос воздушного стрелка:

— Товарищ командир, горим. Горит левый средний дизель!

— Без паники!

Действительно, язычки пламени пробивались сквозь капот двигателя на левом крыле. «Вот тебе не опасные в пожарном отношении двигатели!..»

— Принять все меры к тушению пожара… — приказал он.

Путивцев повел самолет на снижение. На высоте трех тысяч метров облачность была все такой же непробиваемой, беспросветной. Плотность облаков здесь была значительно выше. Многотонную машину стало сильно швырять. Она плохо слушалась рулей. Вокруг крыльев и стабилизатора зашумели, засвистели воздушные потоки. «Несимметричное обтекание воздуха», — машинально отметил про себя Пантелей Афанасьевич и тут же услышал голос штурмана:

— Командир, мы падаем!

— Вижу!..

Но не в таких переделках бывал Путивцев, не из таких положений выводил самолет. Недаром Чкалов называл его «мастером штопорных дел». Пантелей Афанасьевич выровнял машину и повел ее с набором высоты.

«А штурман — молодец! Спокойно так, как на учении: «Командир, мы падаем!..» Не ошибся я, значит… Не труслив».

С набором высоты температура резко падала. Иней стал затушевывать стекла кабины. И тут послышались перебои в крайнем левом дизеле.

«Этого еще не хватало». Из левого дизеля заструился дымок, показалось пламя. Путивцев выключил второй двигатель. Дым рассеялся. Пламя исчезло.

Теперь машина натужно гудела двумя моторами. И оба они были на правом крыле. Самолет разворачивало — управлять им стало неимоверно трудно. Скорость упала до ста шестидесяти километров в час. Путивцев знал, что сейчас весь экипаж ждет его решения. Возвращаться и бомбить запасную цель или идти на Берлин дальше?

— Идем на основную цель, — сказал как можно спокойнее комбриг.

Еще когда он был на командных должностях, Пантелей Афанасьевич привык к тому, что его подчиненные должны были знать столько или почти столько, сколько знает он, командир. Они должны понимать его. Не слепо выполнять приказ, а понимать!

— Идем на основную цель, — повторил он. — Попробуем извлечь из нашего положения пользу. Немецкие зенитчики знают, что крейсерская скорость «ТБ-7» — триста километров, а мы идем сейчас со скоростью сто шестьдесят. Фашисты будут вести огонь с поправкой на триста километров, а мы тем временем… сами понимаете…

Неожиданно яркий лунный свет ударил в глаза.

— Вправо восемь, — сказал повеселевший штурман.

— Не много ли?

— В самую точку, командир. В облаках немного сбились, теперь выходим на правильный курс.

Через какое-то время штурман радостно доложил:

— Поймал Берлинскую широковещательную радиостанцию!

Волнение штурмана передалось Пантелею Афанасьевичу.

— Переключи-ка на меня радиополукомпас!.. — скомандовал он.

Берлин передавал сводку погоды.

«Точно, это она. Температура в Берлине двадцать один градус…»

— Но мы сейчас им подбавим жару!

Кажется, это был голос бортинженера. Путивцев еще не научился различать своих подчиненных по голосам.