Такая долгая жизнь

«Товарищ Путивцев!

Вчера вечером я получил радиограмму и знаю, что Вы в Союз будете возвращаться с нами. Сегодня в 18.00 городские власти Ростока дают банкет в честь команды «Красина» в ресторане «Зимний сад» на Братенштрассе. Я был бы очень рад видеть Вас там.

Капитан Сабуров».

Пантелей Афанасьевич бывал с Топольковым в ресторане «Зимний сад». Он действительно славился прекрасной кухней и отличной оранжереей.

Естественно поэтому, что столы к банкету были украшены цветами. Обербюргермайстер не поскупился и на угощения. Путивцева представили правительственному советнику доктору Эсу — высокому мужчине в черном фраке, с благородной сединой на висках.

Доктор Хойдеманн почему-то все время величал Путивцева «ваше превосходительство». Впрочем, это можно было понять: ведь Пантелей Афанасьевич, по его понятию, был генералом. В официальных немецких документах, которые заполнял Путивцев, чтобы получить визу, воинское звание его не указывалось. Но соответствующие службы, конечно, навели о нем справки. А то, что он комбриг, — не было такой уж тайной.

К сожалению, за весь вечер Путивцев смог обменяться с Сабуровым только несколькими репликами. Капитана ледокола сначала атаковали вездесущие корреспонденты. Потом началась официальная часть — тосты, приветствия. Господин правительственный советник доктор Эс провозгласил здравицу в честь «его высокопревосходительства господина президента Калинина». Сабуров вежливо поблагодарил и поднял тост за благополучие немецкого народа.

На другой день, уже в море, Сабуров и Путивцев вспоминали этот вечер.

Уютная каюта капитана располагала к разговору неторопливому.

Судя по движению ледокола, дорога становилась все труднее. Нередко «Красин» замирал, останавливался, давал задний ход, потом разгонялся, вползал на лед, но даже его огромная тяжесть не могла проломить сросшийся ледяной панцирь. Тогда в носовые дифферентные цистерны закачивались сотни тонн забортной воды, чтобы увеличить вес судна.

— До Питера дней через пять дойдем? — спросил Путивцев.

— Полагаю, что да, — ответил Сабуров. — А вы питерский? — в свою очередь спросил капитан.

— Нет, я с Дона. Но в Питере в пятнадцатом году формировался наш полк. А потом в Питере я был в семнадцатом. По решению полкового комитета наша часть пришла на помощь восставшим рабочим.

— Значит, вы пришли на помощь мне, — заметил Сабуров.

— Вы были тогда рабочим?

— Да. Я работал на Балтийском заводе.

— А теперь стали моряком, капитаном?

— А где вы служили, в каком роде войск? — поинтересовался Сабуров.

— В артиллерии.

— А стали летчиком, — заметил капитан.

— Да, — согласился Путивцев. — Революция внесла коррективы в жизнь каждого из нас.

За полночь Пантелей Афанасьевич покинул каюту капитана и отправился к себе. Но прежде чем лечь спать, он вышел на палубу, чтобы немного подышать свежим воздухом. Берег Германии уже давно скрылся, ушел в темноту, отступил. И мысли о нем и о людях, которые остались на том берегу, отступили. Теперь Пантелей Афанасьевич думал о доме.

Перед самым отъездом он получил письмо от Михаила. Тот писал, что его посылают на учебу в Москву, на «целых два года». Это известие обрадовало Пантелея: значит, теперь с братом он будет видеться часто. Алексей, оказывается, женился на этой черненькой молодой женщине — Нине. И у него, у Пантелея, появилась новая родственница, а скоро, как писал Михаил, появится и новый племянник или племянница.

Совсем немного времени прошло с тех пор, как он был дома, а там уже столько перемен. Как быстро все-таки мчится время. Ему уже тридцать шесть. Иногда, когда оглянешься на прожитую жизнь, она кажется такой долгой, а временами такое чувство, что ты совсем еще не жил и все еще впереди. Он никогда, например, не летал над Арктикой.

Пантелей Афанасьевич посмотрел на стылое балтийское небо. Придется ли ему еще когда-нибудь летать в этом небе?

Путивцев не мог знать, что ему придется еще летать в этом небе. И это будет не испытательный полет.

ЧАСТЬ II

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Секретарь крайкома Валерий Валентинович Шатлыгин вызвал на пятнадцать ноль-ноль Спишевского. Он не любил этого человека, считал беспринципным и бесхарактерным. То, что им вместе несколько лет пришлось проработать в горкоме, зависело не от него. Когда Шатлыгина освободили от обязанностей второго секретаря ЦК республики и послали секретарем горкома, ему было не до того, чтобы выбирать себе помощников. Но и тогда в ЦК ВКП(б) он не удержался и сказал свое мнение о Спишевском:

— Не люблю кающихся грешников.

Секретарь ЦК — разговор этот уже происходил наедине, в его кабинете, — хитровато прищурив глаз, спросил: