Такая история

Война закончилась.

— Брехня. Чем молоть языком, беги, пока не поздно.

— Последний!

— Беги, тебе говорят.

— Но война закончилась!

— Кабирия, хватит уже.

— Мы сами лезем в гущу австрийцев.

— А где мы только что были, если не в лапах у австрийцев?

— Давай вернемся, ну же, вернемся обратно, спрячемся где-нибудь и посмотрим, что дальше будет.

— Я назад не вернусь.

— Ты спятил.

— Если хочешь, сам туда возвращайся.

— Господи!

— Беги.

— Ты куда, черт возьми?

— В лес, нужно спуститься через лес.

— Ты что, спятил? Из леса мы выйдем прямо к деревне, а в деревне уже будет полным-полно австрийцев.

— Это еще неизвестно.

— Известно, известно. Они нас окружили, ты что, не понял?

— Это были немцы, Кабирия, пять немцев, всего пять.

— Значит, остальные внизу, в деревне.

— Это еще неизвестно.

— Известно, известно.

— Нет, неизвестно.

— Смотри — капитан… нас догоняет капитан.

— Видишь, капитан не дурак.

— Капитан!

— Нe кричи, Кабирия.

— Капитан, мы здесь!

— Тихо!

— Последний!

— Ложись, твою мать!

По лесу гуськом поднимались немцы, организованно, в полном молчании. Смотрели по сторонам. По их лицам было видно: они знают, что делают. Трех итальянцев, распластавшихся среди сухих листьев, они не заметили и прошли метрах в пятидесяти. Не двигаясь, чувствуя щекой холод земли, Последний подумал, что картой военных действий можно подтереться. Что это значило: враг, наступающий из Италии в направлении собственной страны, и они трое, прижавшиеся к земле, хотели только одного — оставаясь незамеченными, дать пройти врагу, в то время как два года они рисковали жизнью с единственной целью: ни в коем случае не дать ему пройти? Они спрашивали себя, есть ли название происходящему. Именно тогда, в ту секунду Последний явственно почувствовал, что некая подчиненная логике геометрия временно прекратила действовать, — сказал он мне много лет спустя, — и наступил хаос, одновременно разрушающий и вселяющий надежду. Он произнес именно эти слова: «некая подчиненная логике геометрия временно прекратила действовать», и они прозвучали крайне неожиданно, потому что с виду он был обычным парнем, явно не особенно образованным. Но, проводя с ним целые дни, я различил в нем врожденное чувство формы и нечто вроде интуитивной способности расшифровывать действительность, отводя ей соответствующее место в мыслительном пространстве. Череда событий не вызывала в нем ни малейшего желания оценивать их мерками добра и зла или справедливости и несправедливости; казалось, его единственной заботой было найти в происходящем доказательство вечного колебания стрелки между порядком и хаосом, колебания, неотделимого от мучительного формирования и распада геометрических фигур. Как ни странно, я довольно редко сталкивался с подобным свойством даже в мире ученых, с которыми мне, при моей профессии, долгое время приходилось иметь дело. Тем не менее я не удивился, когда Последний счел меня достойным самого сокровенного признания: именно этому необычному складу ума он обязан открытием своей миссии — осуществить проект, который я до сих пор считаю столь же бесполезным, сколь гениальным. Мне неизвестно, удалось ли ему претворить мечту в жизнь, но сейчас, спустя много лет, я с удивлением сознаю: я всегда надеялся, что он своего добьется. Помню его вопрос, не кажется ли мне ребячеством стремление посвятить всю жизнь одному делу, и мой ответ — свою старость я посвятил написанию мемориала.

— Чтобы восстановить поруганную честь сына?

— Да, — сказал я.