Такая разная любовь

— Не могу поверить, что больше никогда не придется таскаться сюда, что я в последний раз вхожу в двери школы, — призналась Джералдин, когда они с Примми рука об руку шагали в привычной шумной толчее вверх по лестнице к дверям Бикли. — Еще несколько часов, и мы наконец станем свободными.

— Я буду скучать по Бикли. Здесь я была счастлива. С самого первого дня.

— Ты была бы счастлива везде, — сухо возразила Джералдин. — Ты обладаешь совершенно неприличной способностью быть счастливой. Чего никак не скажешь об Артемис, — хмуро добавила она при входе в раздевалку, кивая в сторону расстроенной и глубоко несчастной Артемис.

— Ты говорила, что в последний день никто не наденет школьную форму, Джералдин, и что же я вижу? Ты сама в форме! — обиженно воскликнула Артемис.

Обвинение было не вполне справедливым: Джералдин не надела блейзер — обязательное дополнение к юбке и блузке. К тому же юбка Джералдин никак не отвечала стандартам Бикли. Вместо скромной форменной юбки на ней была прямая узкая юбчонка, едва доходящая до колен, и длинные жеребячьи ноги Джералдин казались еще длиннее. Две небрежно расстегнутые верхние пуговицы блузки открывали шею, школьного галстука не было и в помине, а блестящие волосы цвета воронова крыла оказались скручены в замысловатый узел на затылке.

— Я сказала, что не удивлюсь, если никто не наденет форму, — мягко поправила Джералдин.

— Вот я и не надела! А ты в форме, и Примми тоже, и все остальные наверняка в форме, я знаю!

Примми с опаской оглядела длинное, до щиколоток, платье Артемис. Пестрое, лоскутное, оно казалось слишком вычурным, и, конечно же, его никак нельзя было назвать подходящей одеждой для последнего школьного дня. Хотя цвета лоскутков — малиновый, черничный, темно-фиолетовый и пурпурно-красный, — выдержанные в одной гамме, не слишком бросались в глаза.

— Твое платье будет хорошо смотреться со школьным блейзером.

— Но я ведь не взяла с собой блейзер!

— Так возьми мой. — Примми распахнула дверцу шкафчика и достала блейзер, зная, что ей никогда больше не представится случай его надеть.

Артемис с благодарностью взяла.

— А Кики говорила вам, какую песню собирается сегодня петь? — поинтересовалась она, с тревогой думая о том, что, несмотря на блейзер, будет непременно выделяться на общем фоне, словно нарыв на пальце.

— Нет. — Примми обвела глазами переполненную раздевалку, ища в толпе приметную, огненно-рыжую головку Кики. — А тебе?

— Мне она сказала, что, поскольку тяжелый рок отпадает, а на сцене не будет розетки, чтобы подключить электрогитару, ей придется играть на обычной. Кики выбрала какую-то французскую песню Джейн Биркин. Я ее не слышала, но, по-моему, Кики сделала странный выбор: французская песня в последний школьный день…

Внезапно Джералдин застыла на месте, словно приросла к полу.

— Господь всемогущий! — с чувством воскликнула она, заметно побледнев. — Надеюсь, не «Je t'aime, moi non plus» [18]?

— Кажется, да. Во всяком случае, что-то похожее. Это что-то невероятно сентиментальное?

— Скорее что-то невероятно сексуальное! Это даже не песня, а непристойный телефонный разговор, прерываемый хриплыми вздохами. Джейн Биркин исполняет эту жуть на пару с Сержем Гейнсбуром. Интересно, с кем собирается петь Кики? Со школьным садовником?

Примми бессильно застонала. Кики вполне могла спеть подобную песню перед всей школой — ей, наверное, такая выходка казалась чертовски забавной.

— Может, она просто хотела меня подразнить? — с надеждой предположила Артемис.

Подруги выбрали пустой ряд в конце зала и заняли места.

Кики в своем отвратительном желтом платье в полоску сидела на возвышении, слева от школьного начальства, и с безмятежным видом разглядывала море лиц в зале. Примми заметила прислоненную к стулу гитару. Встретившись глазами с Примми, Кики лукаво подмигнула. «Иерусали-им, — затянул хор голосов. — Иерусали-им». На глазах у Примми выступили слезы. В последний раз день начинается с пения гимна. В последний раз стоит она между Джералдин и Артемис, глядя на «Анжелюса» Милле и божественную «Офелию» Миллеса.

Когда прозвучали последние строфы «Иерусалима», а мисс Федерингли решительно выступила вперед, собираясь начать чтение молитвы «Отче наш», Примми с грустью взглянула на маленький букет в руке Офелии. Она помнила тайное значение каждого цветка. Мак означает смерть. Маргаритка — невинность. Роза — цветок юности. Фиалка — символ верности, а анютины глазки — знак несчастной любви.

«Такие маленькие букетики полевых цветов раньше называли "тусси-мусси"», — сказала как-то Ева, мама Кики, когда Примми восхитилась картиной Миллеса.

Примми показалось, что чьи-то ледяные пальцы сжимают ей сердце. Она успела привязаться к родителям Кики, и теперь при мысли о том, что больше не сможет оставаться в Петтс-Вуде как прежде, ее охватывала безысходная тоска.