Такая разноцветная жизнь

Тряская дорога в дребезжащей скорой от вокзала до роддома. Санитарная обработка в нетопленом приёмном покое под холодным душем с куском коричневого хозяйственного мыла. Недовольная заспанная акушерка. Знобкий воздух родзала. Сердитые окрики:

– Неправильно тужишься! Не в ту сторону!

Неподчиняющееся, захлёстнутое немыслимой судорогой собственное тело… Крик младенца! Снова раздражённое:

– Говорила же, неправильно тужишься! Разорвалась вся! – и спокойней: – Дочка у тебя.

Потом – сонная палата, где она оказалась четвёртой. Укол. Сон. Странное утро, начавшееся звуком капели.

Капанье перешло в журчание.

– Ой-ой-ой! На мою кровать побежало!

Ирина засуетилась вместе со всеми. Лило с потолка. Конец ноября. Непогода. Крыша трёхэтажного здания протекла. Передвинули кровати как попало, лишь бы потолочный дождь не попадал на женщин. Прибежала санитарка, притащила тазы и судна, расставила под звонкие струйки.

Шёл одиннадцатый час, а детей ещё не приносили. Черноволосая Нина, рожавшая повторно, объяснила трём новеньким, что их роддом – железнодорожный, обслуживает прилежащий район и таких, снятых с поездов, как Ириша. Врачи, акушер-гинеколог и педиатр, тут – совместители.

– Вот когда она посмотрит ребятишек на своей основной работе, тогда придёт сюда. Наших принесут кормить уже после обхода.

– Как же они терпят, такие маленькие?! – возмутилась светловолосая Лена.

Наконец медсестра привезла в палату три орущих свёртка с красными от нетерпения личиками.

– А мне? – заволновалась Ирина.

– На твою педиатр наложила карантин, пока все анализы не придут.

– Почему?

– Ехала сама неизвестно откуда.

– Как неизвестно? Я из Челябинска, из мединститута…

– Я – не начальник.

Когда ребятишки замолчали, присосавшись к мамам, стал слышен тоненький жалобный плач из-за двери напротив. Ириша почувствовала незнакомое чувство тяжести в груди.

– Это она? – глаза наполнились слезами. – Она там одна?

– Сказала же – карантин!

Следующие три дня превратились для Ирины в настоящую пытку. Её девочка, которую поместили в отдельную комнату напротив, всё время плакала в одиночестве. Женщина ревела под дверью. Детская медсестра находилась в общей детской палате и заглядывала к наказанной малышке один раз в четыре часа: сунуть бутылочку со смесью. Даже не оставалась присмотреть за ней во время сосания.

В один из вечеров в ночную смену на дежурство заступила пожилая акушерка с добрым лицом – Клавдия Петровна. Увидела зареванную Ирину.

– Господи! Это у тебя от слёз глаза кровью залило?

– Я тужилась непра-а-авильно-о-о…

– Ладно, ладно! Хватит реветь дуэтом! Иди к дочери, пока никто не видит. Только не попадайся докторше! Она у нас строгая.

Молодая мамочка скользнула за дверь. В первый раз взяла на руки осипшую от крика малышку: пелёнки мокрые, сердитое личико красное, носик крохотный, реснички тёмные загнутые. Приложила к груди. Прижала. Дочка от обиды даже сосать не могла спокойно. Всё отрывалась, всхлипывала – жаловалась.

Ирина покормила её. Перепеленала. Так и стала бегать из двери в дверь, таясь ото всех, кроме Клавдии Петровны. На второй день попалась педиатру-совместителю. Как та орала! Только что ногами не топала. Обзывала родильницу всякими словами. Она не слышала: дочка в эту минуту за дверью зашлась в плаче.

Больше её к новорождённой до конца карантина не пускали. Женщина жила в коридоре, возле палаты, где организовали изоляцию для крошки. Грудь разрывало. Голова гудела. В душе поселилась навечно пронзительная жалость к дочери и жгучая ненависть к совместительнице. «Эсэсовка!» – под этим прозвищем осталась она памяти.

На третий день по какой-то причине в роддоме отключили отопление. Вечером Ирина лежала в постели под тонким покрывалом и тряслась. Опытная Нина подошла, приложила ко лбу прохладную ладонь.

– Подруга! Да, ты вся горишь!

– Не говори никому! – взмолилась болезная.

– Сегодня Клавдия Петровна дежурит. Ей – можно.

Акушерка прикатилась добрым колобком с градусником и шприцем, наполненным жаропонижающим.

– Грудь болит?

– Не знаю…

– Ну-ка, садись, я посмотрю. Эк тебя разбарабанило! Размера на три небось. Температура так просто до тридцати девяти не подскакивает.

– Ей же ребёнка не носят! – вступилась Лена.

– Да с потолка капает!

– И отопление отключили!

– Раскудахтались, – ворчливо оборвала их пожилая женщина.

Положила ладонь на твёрдую грудь новоиспечённой мамаши, сильно сжала пальцы вокруг соска. У той и крик застрял в горле. Нога подскочила, будто по колену ударили. Далеко брызнули три тугих струи: одна молочная – из груди, две прозрачных – из глаз.

– Ух ты! – не удержалась Лена.

Разделавшись с одной грудью, акушерка то же самое проделала со второй.

– Клавдия Петровна! Умоляю: не говорите врачам!

– Да как же я могу? А вдруг с тобой что случится?

– У меня муж – врач, я сама диплом получу через полгода. Пожалуйста, молчите! Если меня тут хоть на сутки задержат, всё может плохо кончиться и для меня, и для ребёнка.

На следующий день Манечку принесли на кормление вместе со всеми. В палате пахло молоком. Раздавалось сладкое чмокание и ласковое воркование мамочек над птенцами…