Такая женщина

Когда-то на Руси были дворники и дворничихи, и Кира помнила их румяные на морозе лица и широкие плоские лопаты, которыми они сваливали в сугробы выпавший за ночь снег. Там, где заледенело, они работали железными ломами и скребками, а потом посыпали тротуары и проезжую часть шершавым желтым песком. Так было… только мало ли что еще было когда-то на Руси. Зима выпала лютая, люди ходили чуть не по колено в никогда не убираемых снегах: нужно было бдительно смотреть себе под ноги, сдерживая шаг, балансируя на колдобинах и обходя предательские ледяные катки. Вечерами по возможности старались вообще не выходить из дома, но у некоторых такой возможности не было…

Сережа ремонтировал большую, бывшую коммунальную, а теперь частную квартиру на Петроградской стороне, неподалеку от Бармалеева переулка, в котором раньше жила Вера. Хозяин торопил со сроками, и Сережа часто работал допоздна. В тот февральский вечер он вышел вместе со своим напарником около семи часов вечера, и они посидели немного в пивной неподалеку, а потом разошлись — каждый в свою сторону. Сережа спустился в метро и доехал до станции «Парк Победы», а там пересел в автобус.

Со слов очевидцев Кира знала, что в автобусе он заснул, попросив соседа разбудить его на нужной остановке. Сосед разбудил и обратил внимание, что тот, пробираясь к выходу, нетвердо держался на ногах. «Я тогда подумал, что он выпил… — рассказывал потом парень. — Ну выпил и выпил! Если бы знать, я бы тогда его перевел через дорогу-то, а так только подумал… и все. Если бы знать, я бы его тогда вообще не будил… пусть бы он проехал свою остановку…»

Сережа вышел из автобуса через заднюю дверь и, обойдя его, стал переходить на другую сторону. Он пошел и, наверное, не смотрел по сторонам, наверное, он думал совсем о другом… или просто слишком устал… или был пьян. Пожарная машина неслась без сирены и на полной скорости, шофер заметил Сережу, вышедшего на проезжую часть из-за автобуса, слишком поздно, а он тоже увидел и попытался отступить назад, попятился, но попал ногой на лед, поскользнулся — и упал на дорогу ногами вперед. Автобус еще не успел отойти, и те, кто сидел у окна с той стороны, видели… Парень, который разбудил его на нужной остановке, выскочил из автобуса первый и первый увидел то, что лежало на дороге. Он подходил на ватных ногах, а в стоящем автобусе какая-то женщина истерично кричала на одной ноте:

— А-а-а… Господи, Господи, Господи, Господи… А-а-а!!

Когда-то Вера, потеряв свою мать, сказала Кире, что вместе с матерью в ней самой разрушился, погиб навеки целый слой жизни. «Я тогда тоже немножко умерла вместе с ней», — поделилась Вера. В Кире смерть матери не произвела таких разрушительных действий, и сознание этого причиняло боль; она тогда пережила внезапное потрясение от полной неподготовленности к ее смерти, погоревала, а потом успокоилась и стала жить дальше. К тому же у нее появился Сережа…

Услышав звонок в дверь, она подумала, что это он, и удивилась — зачем ему звонить, когда есть ключ. И снова удивилась, увидев в дверях незнакомого испуганного парня… Тут же, в прихожей у раскрытой двери она потеряла сознание; была у нее такая спасительная особенность — падать в обморок, давая себе мгновенную передышку… только обморок тем и отличается от смерти, что не длится вечно. Потом она оказалась на кухне сидящей на стуле и была почему-то мокрая — наверное, этот парень облил ее, чтобы она очнулась. Именно тогда он и сказал ей:

— Если бы я знал, я бы не стал его будить — пусть бы он проехал!

Дальнейшая последовательность событий, до самых Сережиных похорон, выпала из памяти, но день похорон она запомнила.

У Сережиной матери под Ленинградом, в одном из тихих дачных местечек, был старый дом, в тех местах она и решила похоронить сына — на маленьком лесном кладбище, подальше от городского шума и суеты, от людской толпы и мчащихся без сирены пожарных машин.

На кладбище они приехали в ослепительный солнечный морозный день, и вдруг как будто кто-то посторонний шепнул ей в самое ухо: «Мороз и солнце, день чудесный…» И она прерывисто вздохнула, как перед плачем.

Народу собралось неожиданно много: была его первая жена, был сын, этот мальчик с романтической внешностью Уилфреда Айвенго; мелькнуло тщательно выбритое лицо бывшего старшего научного сотрудника Киселева… К ней протолкалась Натка, посмотрела красными распухшими глазами и вдруг сказала:

— Мама, поплачь…

Нет, она не могла плакать. Так, значит, Натка поверила ей, что Сережа тогда был против семейного обмена, так, значит, она приняла его? А он так и не узнает… Произносили речи, сморкались, переговаривались шепотом. Кира слушала, не понимая ни слова и только стараясь не смотреть на заколоченный гроб: почему-то это было очень важно — ни в коем случае не смотреть. Когда гроб, покачиваясь, стал проваливаться в глубокую могилу, она услышала предобморочный далекий звон в ушах, но усилием воли удержалась на краю сознания, потому что они с Сережиной матерью должны были первыми бросить комья земли на крышку гроба.