Такая жизнь

И их не было. Кончилась моя композиторская деятельность… Некоторое время, особенно по ночам, меня еще преследовали смешные звуки, легкие синкопы полечек, но это прошло. Собственно, никто не мог запретить мне сочинять. Никто не мог проверить каждую ноту: свое я играю или чужое? Важно было отбить охоту, и этого Инна Петровна добилась. Но не во мне дело и не в моей музыке. Скоро пришлось уволиться из Дома ребенка Анфисе — самой любящей, самой талантливой из нянечек. Талант — это любовь, и он у Анфисы был в полной мере. А у Инны Петровны, как это часто бывает у профессиональных руководителей, был безошибочный нюх на все свежее, нестандартное. Она сразу его вытаскивала на свет и упраздняла. Так произошло и с Анфисой.

11

Вадим к этому времени подрос уже порядочно, ему было почти четыре года, и для Дома ребенка он был переростком. Все правда. Но он был не простой воспитанник, а особый: мать приводила его только на день, а ночевал он дома и был крупнее, развитее и упитаннее других ребят, потому что Анфиса жизни для него не щадила. Сама она работала теперь воспитательницей в старшей группе, у трехлеток, и Вадим там же. «Так и дальше будет, — тешила себя Анфиса, — всегда вдвоем. Он в ясли — и я в ясли. Он в школу — и я в школу. Он в институт — и я в институт, кем-никем, а уборщицей-то возьмут. Нынче эта специальность дефицитная».

Евлампия Захаровна, покойница, против Вадима не возражала. В самом деле, куда девать ребенка, если мать работает? Пускай приводит.

Анфиса не только своего, Анфиса всех детей любила, своего ничем не выделяла, спроси кого хочешь. А в старшей группе были у нее даже любимчики. Кудрявых она особенно любила. Нет-нет да и поцелует. При Евлампии Захаровне все было ничего: целуй сколько хочешь, только не бей. А новая заведующая против:

— Анфиса Максимовна, поцелуи отдельных детей запрещаются.

Поди ж ты, отдельных детей! Вместе их, что ли, всех целовать? Но молчала, не спорила. Понимала, что образования ей не хватает: шесть классов кончила да курсы военного времени, а другие — с законченным средним. Без образования и уволить могут, а этого боялась Анфиса: все-таки прижилась, и сын при ней. Она старалась пополнить образование, подчитать. Записалась в библиотеку, дали ей там книжек по дошкольной педагогике. Читала-читала, а толку нет. Написано много, а все не по делу. Толкуют про особенности возрастной психологии, про формирование личности, да так нудно, словно мешок полощут. А какая личность? Ребенок, и все. Люби его, играй с ним — и он тебя будет любить.

И правда, дети Анфису любили. Все с вопросами обращались. Например:

— Анфиса Максимовна, а зачем гусь?

Гуся ребята в глаза не видели, выросли в городе. Анфиса им объясняла как могла:

— От гуся перо, от пера подушки, от подушек сон сладкий, пуховой. «Ты спи-поспи, моя деточка», — говорит сон. А деточка спит, и в ушах у него колокольчики серебряные так и звонят…

— Звонят… — повторяли дети.

А еще кто-нибудь спросит:

— Почему гусь лучше курицы?

А у нее сразу готов ответ:

— Потому что у гуся шея. С такой шеи далеко видно, до самого края света. Спросит краесветный житель: «Кто это на меня с такой высоты смотрит?» А ему говорят: «Это гусь»…

И довольны дети. А то подерутся — и сразу к ней:

— Анфиса Максимовна, он меня…

— А ты что?

— А я его.

— Оба хороши, — говорила Анфиса, — а ну-ка оба сюда, один под правую руку, другой под левую. Две руки у меня, два домика. В каждом домике печка, в каждом домике свечка, в каждом домике фунтик с укладочкой…

Детям понравилось, сами стали играть в домики. Услышала заведующая:

— Что за фунтик такой? Откуда фунтик? Дореволюционная мера веса.

— Это так Анфиса Максимовна говорит.

Инна Петровна подкуснула губу с ужимкой. Потом:

— Анфиса Максимовна, цитируют вас дети.

— Как цитируют? — всполошилась Анфиса.

— Фунтик какой-то, да еще с укладочкой.

— Ах, это? Пустяк какой-то. Сказала и забыла.

— В воспитании пустяков не существует. Каждым своим шагом, каждым словом воспитатель должен способствовать…

«Дура ты, дура переученная, — тоскуя, думала Анфиса. — Мне бы твое образование».

…Умерла рыбка.

«Мысли о смерти животных не должны омрачать счастливое детство советского ребенка», — говорила себе Анфиса голосом заведующей, а слезы, незаконные, так и текли. Не только о рыбке — о себе, о Федоре, о Вадиме, обо всех сиротках…

Вскоре заведующая добралась и до Вадима. Стала придираться к тому, что он переросток, что мать незаконно уводит его домой каждый вечер и этим способствует распространению инфекции. Требовала, чтобы Вадима убрали из Дома ребенка, перевели в обычный, городской детсад…

Анфиса Максимовна тосковала, отмалчивалась. Уж очень не хотелось ей уходить. Но заведующая нудила, как осенняя муха:

— Любая комиссия, обнаружив такие нарушения, вправе будет отстранить меня от работы…

Ну что ж? Сила солому ломит. Прощай, Дом ребенка! Вот уже в последний раз пришли сюда Анфиса с Вадимом. Анфиса плачет, целует всех, прощается, а Вадим стоит в сторонке, опустив голову, копает каблуком ямку, и лицо у него гневное. Что он думает?