Такеси Ковач

Через несколько минут я развернулся и отцепил антигравитационную упряжь, затем осторожно проскользнул через шлюз и зацепился за стальную решетку палубы ладонями. Затем медленно вытащил из люка остальное тело, чувствуя себя бабочкой, появляющейся на свет из кокона. Окинув взглядом тёмный коридор, я поднялся на ноги и снял с себя шлем и костюм-невидимку. Если чертежи корпуса, извлечённые Иреной Элиотт из архивов судостроительной верфи в Тампе, до сих пор соответствуют действительности, этот коридор должен проходить под огромной сигарой, наполненной гелием, до кормовой рубки управления подъёмной силой. Оттуда я смогу по служебному трапу спуститься непосредственно на главную техническую палубу. Согласно информации Миллера, каюта Кавахары с тремя большими окнами находится двумя уровнями ниже по левому борту.

Я извлёк из памяти чертежи и, достав осколочный пистолет, двинулся в сторону кормы.

* * *

Мне понадобилось меньше пятнадцати минут, чтобы добраться до рубки управления подъёмной силой, и по дороге я никого не встретил. Сама рубка, похоже, была полностью автоматизирована, и у меня возникли подозрения, что в наши дни ни у кого не возникает желания разгуливать по шатким трапам в верхней части корпуса дирижабля. Отыскав служебный трап, я начал мучительно медленно спускаться вниз до тех пор, пока тёплые отсветы снизу не сообщили, что я дошёл до главной технической палубы. Я остановился и прислушался, в течение целой минуты напрягая до предела органы чувств, и лишь затем преодолел последние четыре метра. Я спрыгнул на пол ярко освещённого коридора, застеленного ковровой дорожкой. В коридоре никого не было.

Сверившись с внутренними часами, я убрал осколочный пистолет. Время шло неумолимо. Сейчас Ортега и Кавахара уже ведут беседу. Оглядевшись вокруг, я пришёл к выводу, что для каких бы функций ни предназначалась главная техническая палуба в прошлом, сейчас она их не выполняла. Отделанный в матово-красных с золотом тонах коридор был уставлен кадками с экзотическими растениями и светильниками в виде совокупляющихся пар через каждые несколько метров. Густая ковровая дорожка под ногами была выткана чрезвычайно подробными картинами сексуального самозабвения. Мужчины и женщины переплетались друг с другом вдоль всего коридора в непрерывной последовательности ласк и объятий. На стенах были развешаны такие же откровенные голографические картины. При моём приближении они оживали и принимались стонать и охать. Мне показалось, что на одной из них я узнал темноволосую женщину с алыми губами из уличной рекламы, ту, что прижималась к моему бедру в баре на другом конце земного шара.

В холодном отрешении бетатанатина эти картинки производили на меня действия не больше, чем марсианские техноглифы.

Приблизительно через каждые десять метров в коридор с обеих сторон выходили обитые бархатом двустворчатые двери. Не требовалось особого воображения, чтобы догадаться, что за ними происходит. Биокабинки Джерри, но классом повыше. И каждая дверь могла в любую минуту исторгнуть удовлетворённого клиента. Я ускорил шаг, ища боковой проход, который, насколько мне было известно, должен вести к лестнице и лифтам на другие уровни.

Вдруг передо мной из раскрытых дверей с медлительностью, словно бы вызванной артритом, появился какой-то мохнатый зверь. Молодой волчонок. Или собака. Животное было ростом мне по колено и передвигалось на четырёх конечностях, но в строении его задних лап что-то было вопиюще не так. Их будто вывернули наоборот. Прижав уши, зверь тихо заскулил, повернув голову. На мгновение моя ладонь стиснула рукоятку осколочного пистолета, но животное лишь посмотрело на меня, и по немому страданию в его глазах я понял, что мне нечего бояться. Наконец зверь, прихрамывая, засеменил по коридору к комнате напротив и остановился перед ней, вытянув длинную морду к двери, будто прислушиваясь.

Словно во сне, чувствуя, что теряю контроль, я пошёл следом за зверем и тоже прижался ухом к двери. Звукоизоляция была хорошей, но всё же не устояла перед нейрохимией «Хумало», выстановленной на максимум. Где-то на грани порога слышимости моё ухо жалящими насекомыми защекотали звуки. Глухие, ритмичные удары и что-то ещё, напоминающее мольбу и крики женщины, чьи силы были на исходе. Не успел я на них настроиться, как они оборвались.

В тот же самый момент собака у меня под ногами перестала скулить и вытянулась на полу под дверью. Я повернулся было уходить, но она подняла взгляд, наполненный чистой болью и осуждением. В глазах животного я увидел отражение всех жертв, смотревших на меня за последние три десятилетия субъективной жизни. Наконец зверь отвернулся и принялся апатично лизать изувеченные задние лапы.

За долю секунды что-то прорвалось гейзером через ледяную корку бетатанатина.