Такие люди были раньше

Мой первый жених у нас в доме пятнадцать минут провел, я его и разглядеть не успела. Сватовство сразу же из-за приданого расстроилось. Он слишком много захотел, а мой отец небогат был, не мог столько заплатить. Ну, женишок разозлился и уехал. Я обрадовалась — пронесла нелегкая. Поначалу я ужасно мучилась: сидишь с женихом и его родителями, а самой слова сказать нельзя, девушке в такие дела вмешиваться не позволялось. Со вторым женихом тоже не заладилось. Поторговались, сошлись на двухстах рублях, но он еще потребовал, чтобы тесть его три года после свадьбы содержал. Отец испугался: три года! Помню, как он кричал: «Что же мне, семью из четырех человек кормить?!» Он прикинул, что у нас за три года двое детей родится. Я поняла, что он имеет в виду, и чуть со стыда не сгорела. Перепугалась: а вдруг поймут, что я поняла…

С третьим женихом почти сговорились, его родители ни приданого не просили, ни содержания. Но вдруг дознались, что семья у него недостойная, отец жениха когда-то простым ремесленником был. Может, оно и неправда, но мама решила не рисковать… А я тогда уже опытная стала, знала, как держаться, когда жених с родителями приезжают, какую блузку надеть, где сидеть и как чай пить из стакана.

К десятому сватовству мне уже двадцать три стукнуло. Я все тонкости успела изучить, как невеста себя вести должна. Женихи и их родители от меня в восторг приходили. Я прекрасно понимала: если бы не мешали всякие мелочи, меня бы с руками и ногами оторвали.

Со временем так поднаторела, что с первого взгляда видела, что за жених приехал, сколько приданого его родители захотят, сразу дело расстроится или потом, когда уже договор о помолвке напишут.

В конце концов у меня столько женихов набралось, что я их и различать перестала. Новый приезжает, а мне кажется, он у нас уже был. Так же и с их родителями. Все папаши на одно лицо, говорят одинаково, покашливают одинаково. И мамаши тоже: одни и те же голоса, одни и те же манеры, одинаково в платок сморкаются. А мне уже все равно, кому в руки попаду.

— Как же ты все-таки замуж вышла? — с любопытством спросила дочь.

Она совсем перестала понимать, как жили девушки в старину.

— Как? — смущенно улыбнулась мать. — Секрет!

Но Кэйди очень хотелось узнать, и, убрав со стола, она обняла мать и попросила:

— Мамочка, ну расскажи, пожалуйста!

— Неловко об этом говорить, но раз ты так пристала… Приезжает очередной жених, а я вижу, мама угасает, как свеча. Она уже всякую надежду потеряла, что я когда-нибудь замуж выйду. Жаль мне ее стало, я и решила: на этот раз обязательно. И что я сделала? Оделась покрасивее, как до того ни разу на смотрины не одевалась, зажгла две лампы и фитили выкрутила, чтобы светлей было. Сообразила, что при свете буду очень недурно выглядеть, я же не уродина какая-нибудь… И вторая лампа помогла. А я еще жениху глазки строила и улыбалась. Почувствовала: вот этот будет мой. Это был твой отец…

Она осеклась.

Вдруг Кэйди засмеялась.

Мать смутилась, подумав, что дочь смеется над ней:

— Больше не буду тебе ничего рассказывать…

— Нет, нет, мама, что ты, я же не над тобой смеюсь. Просто подумала: здесь, в Америке, женихов в парке находят, в темноте. А там надо было вторую лампу зажигать!

Мать задумчиво улыбнулась, помолчала немного.

— У каждого поколения, доченька, свои способы. Лишь бы замуж выйти.

1918

Подарок

Бендет Джейкобсон по натуре человек добрый, но есть у него один недостаток: прежде чем помочь кому-нибудь, он слишком долго думает. И эти долгие, мучительные размышления сильно мешают ему совершать хорошие поступки.

Когда поднялся шум из-за жертв войны, и газета, которую каждый день читал Джейкобсон, описала бедствия братьев за океаном, откуда он родом, и дала точный адрес, куда направлять пожертвования, он долго думал, сколько может дать. Джейкобсон размышлял до тех пор, пока молодые волонтеры не стали ради братьев за океаном ходить по домам. Естественно, пришли и к Бендету Джейкобсону. И Бендет, вопреки своему характеру, без колебаний купил за десять центов желтый билетик и спрятал его в кожаный кошелек, где хранил наличные, квитанции и чеки.

Через неделю явились новые волонтеры. Джейкобсон радушно принял их и показал билетик, купленный якобы час назад. Так десятицентовая бумажка стала служить ему оберегом от волонтеров.

Но вскоре оберег совсем измялся и пришел в полную негодность. Джейкобсон долго размышлял, купить новый или нет. Подумав пару недель, он все-таки купил за никель другой билетик и решил, что будет беречь его как зеницу ока. Он спрятал бумажку не в кошелек, где она могла помяться, а в ящик стола. Когда пришли волонтеры и предложили пожертвовать немного для братьев за океаном, Джейкобсон с улыбкой достал билетик и извиняющимся тоном сказал:

— Вот же, только что пожертвовал…

Молодые, наивные волонтеры подумали, что уже к нему приходили, смутились и уверили, что больше такой ошибки не повторится.