Таких щадить нельзя (Худ. С. Марфин)

— Нет, — покачал головой Абдукадыр Мерген, — ты не городской охотник. Ты настоящий охотник, только живешь в городе.

Доехали до нужного развилка дорог, и старик хотел вылезть из машины. Но Лобов рассудил, что Абдукадыру пришлось бы просить в колхозе подводу, чтобы перевезти к себе домой подаренные боеприпасы. Поэтому, несмотря на протесты старого охотника, машина повернула в колхоз имени Кирова, где уже много лет жил Абдукадыр Мерген.

Прощаясь с другом, Лобов спросил:

— Может быть, утром машину за тобой прислать? Ваня может задержаться здесь сколько угодно.

— Ты что, Искандер, — удивился старик, — с моими собаками в такой машине? Нет, уж я лучше пешком: тут прямо через привалки «Счастливое» совсем близко.

— Значит, на зорьке выходим?

— Солнце утром только сядет чай пить, еще на работу не выйдет, а я тебя уже будить стану, — шутливо пообещал старик.

— Не поспеешь. Я тебя у калитки встречу, — задорно ответил Лобов, садясь рядом с шофером. Машина помчалась в «Счастливое».

Расположение поселка, в котором с первых дней коллективизации существовал колхоз «Счастливое», было исключительно удачным. Он раскинулся в небольшой долине у самого подножья гор. Справа и слева, почти вплотную к приусадебным участкам колхозников, подступали отлогие зеленые привалки. Колхоз со всеми своими домами, фермами, складами и хранилищами утопал в зелени садов. Далеко за пределами области славилось сухое вино, изготовленное из винограда, выращенного колхозниками «Счастливого». С середины мая, то есть с того времени, когда созревает клубника, и до

глубокой осени в колхозных садах всегда что-нибудь поспевало, требовало, чтобы его поскорее собирали на радость и потребу людям.

Упираясь одним своим концом в подножье гор, другим «Счастливое» выходило на равнину. И так уже повелось, что будучи одним из крупнейших хлопкосеющих колхозов района, «Счастливое» имело свои стада и табуны; благо, до прекрасных альпийских пастбищ было, как говорится, рукой подать.

«Счастливое» считалось несколько необычным для этих мест колхозом. Конечно, большинство колхозников были узбеки. Большинство, но не все. Кроме узбеков, в колхозе работали русские, украинцы, белорусы, татары, молдаване, грузины, армяне и даже несколько семей венгров, бог весть какими судьбами попавших в этот край. Всего в колхозе насчитывалось семнадцать национальностей, и колхозники любили пошутить, что колхоз правильнее было бы назвать «Интернационалом» или, еще точнее, «Счастливым интернационалом».

Еще задолго до захода солнца Ванюша, лихо прокатив Александра Даниловича по улицам «Счастливого», с шиком подвернул машину к дому бригадира Котова. Но тут получилась осечка. Навстречу гостям никто не вышел. Ворота не были заперты, но ни в доме, ни во дворе не было ни души.

— Смотри ты, как люди живут! — удивился Ваня. — Приходи кто угодно, забирай что хочешь.

— Ну, кто угодно не зайдет. Тут ведь кругом свои живут. Даже старики друг друга с детства знают. Пришлых людей не бывает. Да и с ворами здесь серьезно разговаривают. В милицию не водят. Свой не украдет, а чужой не сунется, — объяснил своему шоферу Лобов.

— Что будем делать, Александр Данилович?

— Да ничего. Вещи вынесем. Ты поезжай, а я тут подожду хозяев. Ночевать все равно домой придут.

— Как же я уеду, а вы так вот и останетесь? — запротестовал Ваня.

— Так вот и останусь, — передразнил шофера Лобов. — Поезжай, поезжай, Ванюша. К полуночи дома будешь. Отдыхай, пока я отдыхаю. Вернусь — снова тебе гонка будет. Недельки через полторы заглянешь проведать. Договорились?

Больше часу ожидал Александр Данилович бригадира колхозных животноводов, Героя Социалистического труда Семена Андриановича Котова. Одиночество располагает к задумчивости, к воспоминаниям. Сидя на толстом карагачевом чурбаке во дворе дома Котова, Лобов припомнил те далекие дни, когда нынешний Семен Андрианович, грузный и полысевший, был просто Семкой Котовым, командиром конного взвода, весельчаком и задирой, лихим плясуном и бабником. Впрочем, Семен Котов и в те дни отличался не только этими качествами. Командир эскадрона Александр Лобов знал его отчаянным рубакой и дерзким разведчиком, не боящимся никого на свете, кроме своего комэска. Не один десяток раскормленных ферганских, алайских и памирских баев, задумавших померяться силами с только что народившейся Советской властью, плюхнулся с седел от беспощадного и точного удара клинка Семки Котова. Мало кто из басмачей выживал, если Семка Котов «чуток тронул» его своим клинком златоустовской выковки.