Такое кино

— Может, пожалею.

Но что я буду делать там? Аня вспомнила Италию, гостиницу, свою тоску.

— Нет, Артем, я не поеду. Не смогу я там жить, пойми.

Ненашев подозвал официанта, попросил счет.

— Мы больше не увидимся, — произнес он ровным голосом, но руки его, державшие книжечку счета, слегка дрожали.

— Прости, — только и смогла сказать в ответ Аня.

Я дура, дура, делаю страшную глупость! Может быть, и впрямь буду страшно жалеть. И мама, наверное, не одобрит моего решения. А бабушка-то как мечтала оказаться в Париже: там ведь еще были живы родственники Мордвиновых… Но я не хочу жить без Тима! Даже так, как мы сейчас живем, лучше, чем в Париже: без него и с нелюбимым человеком!

Они молча вернулись на Потылиху. Артем вышел из машины, чтобы открыть дверцу перед Аней. Губы его были плотно сжаты, резкие решительные складки легли на лице. Аня повернулась к нему и легонько поцеловала в щеку. Губы его дрогнули, он шепнул:

— Прощай, прекрасная княжна…

И не дожидаясь, когда Аня дойдет до подъезда, бросился за руль, хлопнул дверцей и тотчас тронулся с места. Аня с грустью следила за габаритными огнями его машины, пока они не скрылись за углом.

Тим еще не вернулся, дома было тихо, безжизненно. Что же делать? Приготовить что-нибудь на ужин? Но Тим опять не станет есть. С едой вообще все непонятно. Тимофей не хочет, чтобы ему навязывались обязательные совместные обеды и ужины. Он питается по своим правилам, давно устоявшимся. Из-за этого Аня почти перестала готовить. Так, покупает что-то по дороге домой: готовые салаты, курицу-гриль. Тим тоже иногда покупает что-то легкое себе и Ане. Это, конечно, не семейная жизнь, но я сама так хотела. И сама отказалась от Парижа. Винить некого.

Ей нестерпимо хотелось плакать. Не включая света в своей комнате, Аня прилегла на диване и постаралась уснуть. Прямо в одежде.

Глава 43 Железный Феликс

Женя собиралась в Москву. Две недели назад Светка отмечала юбилей и Христом Богом просила ее приехать.

— Много народу будет? — сомневалась Мордвинова.

— Коллеги, родственники, ну, человек тридцать…

— Свет, давай я приеду тебя поздравить потом, а? — предложила Женя. — Мы с тобой посидим, выпьем, поговорим от души. А так и без меня тебе будет весело, пообщаться же не получится.

Подруга, конечно, возмущалась: как это, взять и не приехать на юбилей?

— Я-то ведь была у тебя!

Ныла, ныла, но, в конце концов, согласилась. Она соскучилась по Жене. Подруги не виделись с тех пор, как Мордвинова поселилась у режиссера.

Туринский ревниво ворчал:

— Надо работать, не время разъезжать по гостям.

Однако откладывать уже было нельзя, и Женя собиралась навестить дорогую юбиляршу.

— Слышишь, Женька! — кричал Виктор из кабинета, сидя за ноутбуком. — Статистика свидетельствует: посещаемость кинотеатров с начала этого года упала еще на тридцать процентов. И знаешь из-за чего?

— Из-за чего же? — без всякого интереса спросила Женя.

— Из-за отвратительного качества отечественных фильмов! — ответил злорадно Туринский. — Вот, дожили. Так что, Женька, нам надо срочно подымать качество отечественного кинематографа!

— Не волнуйся, подымем, — отшутилась Мордвинова.

Ей уже снился будущий фильм, так она погрузилась в жизнь Алексея Толстого, переживая вместе с ним его драму. Сценарий шел трудно, без конца переделывался Туринским, и все же завершение было не за горами. Женя отстаивала свое видение событий, но приходилось считаться с режиссером.

— Давай не будем акцентировать внимание на морфии, а? — сказала она как-то Туринскому.

— Почему?

Женя понимала, что истина дороже, но у нее было свое мнение на этот счет.

— Понимаешь, — попыталась объяснить свою мысль, — сейчас только ленивый не пинает гениев. Все эти с понтом биографические фильмы будто имеют цель: развенчать образ великого человека, низвести его до уровня невежественного зрителя.

— Почему, как ты думаешь? — серьезно спросил режиссер.

— Ну, помнишь, у Пушкина? Он писал Вяземскому по поводу утерянных записок Байрона?

Она сунулась к полкам, быстро достала нужный том, полистала и прочла:

— «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущественного. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он мал и мерзок — не так, как вы — иначе!»

— И что, искажать факты? — удивлялся Туринский.

— Не надо искажать! — возмущалась Женя его непонятливостью. — Просто, как Пушкин там же сказал: «Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением». Не надо выпячивать слабости, он не этим знаменит!

— Ладно, ладно, пиши, там посмотрим, — утихомиривал ее режиссер.

Кажется, все душевные и физические силы уходили на работу. Режиссер волновался, а Женя боялась за него, но сочла, что творческое волнение не опасно для его сердца. Дни летели, они по-прежнему жили как Адам и Ева в раю. И столь же целомудренно.