Такое взрослое детство

При мне находилась бумага, удостоверявшая мою личность, — вызов техникума. Ее мать в нательную рубашку зашила, чтобы не потерял. Таких казенных бумаг, чтобы хоть с одним штемпелем, у нас в семье в Куренево не водилось. На нее как на паспорт смотрели. В Куреневе все без паспортов жили. Когда наши родители отправляли старших с Урала домой, они любой бумажке со штемпелем рады были бы — из нее документ можно было сделать, чтобы не задержали в дороге… Мне бы уже и паспорт следовало получить, раз учиться выезжал, — в середине августа шестнадцать исполнилось. А я не пошел в Таборы за ним. Понадеялся, что дадут по месту учебы. Какая разница, где его получать?

В КОМСОМОЛ

Не дали мне паспорт в техникуме. Я уже подумал: напрасно сознался в милиции, что я сын бывшего кулака, может, из-за этого и не выдают… Но ведь в комсомол и то принимали детей ссыльных… я уже заявление подал, свою длинную, нехорошую биографию приложил.

Долго я без паспорта жил. Комендант общежития проходу не давал, до директора техникума дошло. Я уже и к начальнику городской милиции однажды зашел насчет паспорта просить, но и он ни в какую. Одно, что надо ехать домой получать паспорт по месту жительства родителей. А легко сказать «ехать домой». Не близкий свет Азанка: по карте полтысячи километров насчитывалось, а на самом деле еще дальше. И ехать-то на что, деньги где взять? Мы с Колей уже два раза вагоны с тюками пакли разгружали на станции, чтобы хоть на хлеб заработать. Стипендия-то семь рублей была теперешними деньгами.

Вызвал директор техникума, велел написать заявление с просьбой выдать деньги на дорогу в оба конца, и через день я уже ехал домой с пересадкой в Свердловске. В Азанке возле насыпи разыскал свои лапти в кустах шиповника, переобулся, закинул на плечо связанные ботинки и зашагал в Куренево знакомой тайгой по знакомому зимнику. Не думал, что лапти и портянки пригодятся еще.

Мать мой приход перепугал — подумала, что не приняли в техникум. Весь вечер прошел в разговорах и ответах на ее и Славкины расспросы. Славка лежал со мной рядом на полатях, прижавшись вплотную от избытка радости. Учился он хорошо — держал слово… А на следующий день я еще задолго до полудня отправился к отцу в Ивкино, чтобы там заночевать, а утром с рассветом выйти в Таборы за паспортом. Попутно я нес ему продукты. Но не только за этим я шел…

В техникуме на одном из уроков я узнал, как по приметам определять выходы нефти: если в болоте, в ручье, в луже на стоячей воде есть радужная маслянистая пленка — нужно ударить по ней палкой. Если все кусочки снова сойдутся в сплошную пленку — это нефть, где-то близко ее выходы. А если не сойдутся — это просто окись железа. Тогда я сразу вспомнил свои Ржавые ручьи в Ивкино.

Шагая теперь туда, я нес порожнюю чистую бутылку, взять в нее пробу в ближнем Ржавом ручье, увезти с собой и сдать в лабораторию на анализ. Ходили разговоры между студентами, что за открытие месторождения нефти большую премию выдают. А в том, что в заводях этих ручьев плавали пленки из нефти, я не сомневался.

На полпути — у Сухого болота — встретился отец. Он обрадовался встрече, посидели на бревне, поговорили.

— Раз так сошлось, то я дома заночую, в баню схожу, а телят ты сегодня допаси. Они теперь под Красным яром пасутся, будут двигаться рекой в сторону избушки. Проверь ближние слапцы, я утром рано буду.

Оставив в избушке паеву, я первым делом помчался с пустой бутылкой к Ржавому ручью. С азартом ударил несколько раз по радуге на стоячей воде в забереге, она разлетелась на куски, но тут же собралась в сплошную маслянистую пленку. «Значит, самая настоящая нефть», — радовался я. Погрузил в воду бутылку, подставил ее горлышко к радужной пленке, и она струйкой поползла по стеклу внутрь.

Бутылку с пробкой поставил на полку в избушке и пошагал навстречу телятам.

У изгиба реки оседлал валежину на берегу и стал поджидать телят. Стояла глубокая, холодная, но солнечная осень. Небу пора бы уже нет-нет да сито со снегом потряхивать, но, видно, солнцу еще не хотелось на покой уходить — не сдавалось, гнало тучи с неба. А ночью без солнца холод выстуживал землю, к утру седым инеем ее покрывал, а на реке стеклышки льдинок припаивал к травянистым берегам. Те, которые в тени, за день уже растаять не успевали…

Послышался далекий звон нашего самого голосистого ботала. Значит, не ошибся отец — ко мне шли телята. Я подал два раза протяжный, во всю грудь голос. Потом передние, рослые, сильные телята поравнялись со мной и, слизывая с берега вкусную траву в реке, равнодушно прошли мимо, увлекая за собой всех. Даже обидно — никакого внимания на меня. Будто и знать не знали. Сказано, бесчувственное животное, инстинктом живет!