Такой я была

– Нет, – улыбаюсь я.

Парень кивает и машет мне на прощание.

– Ты чего не в школе? – бормочет Кейлин. Он все так же лежит на диване, как и несколько часов тому назад. Не спит, а просто смотрит в пустоту. Даже не смотрит на меня, когда я вхожу.

– Кей, нам надо поговорить.

– Иди, прошу. Я сейчас не могу.

Мне его жаль. Жаль, что брат узнал такое о своем лучшем друге. И еще больше жаль из-за того, что ему предстоит узнать от меня.

– Принести тебе что-нибудь?

Он качает головой и закрывает глаза.

Иду на кухню и наливаю ему стакан холодной воды из холодильника. Потом сажусь на пол у дивана.

– Вот.

Он медленно садится и делает глоток.

– Спасибо.

– Кейлин, это важно. – Наконец мне хватает храбрости говорить. Впервые за долгое время моя проблема перестает быть неважной и незначительной. Впервые за долгое время я перестаю быть незначительной.

Но он даже не сразу меня слышит.

– Ладно, – в конце концов произносит он, ставит стакан на журнальный столик и трет глаза. У него совершенно потерянный вид.

– Кейлин, я должна рассказать тебе кое о чем, и очень важно, чтобы ты меня выслушал и не прерывал.

– Ладно, ладно. Я слушаю.

Я делаю глубокий вдох. У меня получится.

– Так. Это нелегко… совсем нелегко. Даже не знаю, с чего начать…

– С начала? – саркастически предлагает он, не догадываясь, что на самом деле помогает мне.

– Хорошо. Начну сначала. Как-то ночью… – я запинаюсь. И начинаю заново. – Я тогда училась в девятом классе… я никогда никому не рассказывала, но той ночью… все спали… и Кевин зашел в мою комнату…

– Господи, Иди, ты можешь не запинаться?

– Пожалуйста, не прерывай меня. – Я поднимаю руку, и в кои-то веки брат замолкает. – Он зашел в мою комнату посреди ночи и… – Не могу произнести это слово, глядя на него, поэтому закрываю глаза руками. Только так я смогу рассказать. – Он лег в мою кровать, – я делаю вдох, – и изнасиловал меня. Он изнасиловал меня, Кейлин. Я никогда никому об этом не рассказывала, потому что Кевин сказал, что убьет меня, если я расскажу. И я поверила ему. Поэтому и знаю, что все обвинения против него – правда. Потому что он и со мной это сделал. И мне очень жаль, потому что тебе, конечно же, не хочется это слышать. Но если ты не поверишь мне, Кей. – я осекаюсь и перевожу дыхание, – …ты мне больше не брат.

Я выдыхаю. И жду. Вдыхаю. И жду.

Он молчит.

Я медленно открываю глаза. Думала, что Кейлин смотрит на меня, но нет – он сидит, зажав уши и крепко зажмурившись. Он повернулся в мою сторону, ссутулился, свернулся калачиком. Не шевелится. Я даже не слышу, чтобы он дышал. Не знаю, что сказать, поэтому молчу. Я оставляю его в покое. У него в голове все должно уложиться. Надеюсь, брат мне поверит и выберет мою сторону. Я жду.

– Я… – начинает он, но осекается. Я смотрю на него. – Я… я просто не понимаю, что ты такое говоришь, Иди, – бормочет Кейлин, зажав ладонью рот. Потом выпрямляется и смотрит на меня. – Я не по-ни-ма-ю, как это про-и-зо-шло!

Брат произносит каждое слово по слогам медленно и отчетливо. Внимательно смотрит на меня, словно ищет ответ, но я тоже не понимаю, как это произошло.

И тут он вскакивает и начинает ходить по комнате, словно тысяча мыслей одновременно проносятся у него в голове.

– Нет, – бормочет он себе под нос, заворачивает за угол и заходит в свою комнату.

Я хочу окликнуть его, но тут слышу грохот. Как будто мусоровоз врезается в стену дома. Кейлин кричит: «Черт, черт, черт!» Ревет, как раненый зверь.

Ноги сами несут меня к его двери. Я смотрю, что он наделал, что делает. Все, что стояло на комоде, – трофеи школьной славы, баскетбольные кубки, медали, дипломы, фотографии и модели машин, которые они с Кевином подолгу склеивали вместе, – валяется на полу в куче, похожей на лужу рвоты с ошметками воспоминаний. А он голыми ногами лупит по двери шкафа.

Брат никогда не давал волю эмоциям. Нет, пару раз я видела, как он злился; бывало, он выходил из себя, но таким не был никогда. Кейлин разворачивается, бросается к комоду и хватается за углы. Я зажимаю рот рукой, чтобы не закричать «не надо!» – ведь я знаю, что он собирается сделать. Опрокинуть комод. А тот, должно быть, весит больше, чем мы вместе взятые – это же старый антикварный комод, принадлежавший еще нашим прабабке с прадедом. Наверняка и стоит кучу денег. Так и вижу, как сооружение падает, пробивает дыру в полу и проваливается в подвал. Но почему-то ничего не делаю: просто сжимаюсь и смотрю, как комод шатается, а пол скрипит под его весом.

Потом все прекращается. Комод снова встает на четыре ножки, а Кейлин перестает кричать. Он стоит посреди комнаты, тяжело дыша, стоит прямо напротив, смотрит на меня и, кажется, наконец меня видит. Наконец все понимает. В его глазах блестят слезы, и он щиплет себя за нос и прижимает к глазам кулаки, пытаясь остановить слезы.

– Не понимаю, – повторяет он, только на этот раз уже не чеканит слова: его голос дрожит и срывается. Потому что теперь он понимает.

У него подкашиваются колени, брат опускается на пол, и я тоже кое-что понимаю. Это касается не только меня. То, что случилось, затрагивает всех нас.