Такой нежный покойник

Лёшка, обожавший шерстить Интернет в поисках перлов сетевого фольклора, решил написать книгу о русском новоязе: тут ему и журфак и неугасимая любовь к яркому народному слову – как ветер в паруса. А особенно страсть к пересмешничеству, которую многие считали его второй натурой. Да и надо же было чем-нибудь заниматься для души.

И вообще, он решил для себя одну очень, на его взгляд, важную вещь – теперь, в отсутствие сердечных страстей, разбойных досугов и неизвестно откуда взявшейся склонности философствовать в одиночестве (все друзья-приятели как-то к этому моменту рассеялись-рассосались), он готов был относиться к жизни с холодной созерцательностью.

Профессиональная деятельность не требовала от него особых усилий, все важные решения принимались без его активного участия – тесть сохранил за ним чисто представительскую роль. Тима был в надёжных руках. Таким образом, у Лёши создались идеальные условия дистанцироваться и наблюдать происходящие процессы со стороны. Да и возраст был очень подходящий – катилось к полтиннику.

Скорбь мира, понимание бренности всего сущего – сколько красивых и значительных слов можно сказать по этому поводу, не боясь быть осмеянным. Более того, приобретался ореол «художника не от мира сего», философа, сумевшего взглянуть поверх голов человечества, этакого мудреца, размышляющего о главном, отринувшего суету.

Он был достаточно честен с собой, чтобы понимать – геройство не для него. Расплачиваться за героизм приходится долго, тяжело и некрасиво. Причём последнее обстоятельство для эстетов (к которым он в глубине души себя относил) оказывалось решающим. «Некрасиво» – красивое определение последнего скотства, которое могут над тобой сотворить. И ни одного сочувствующего вокруг не будет – в крайнем случае, отвернутся, чтобы не участвовать в «гадости». Мало кто из героев идёт на это сознательно, большинство ослеплены своим героизмом – на миру и смерть красна. Но именно этого их и лишают – никакого «на миру». Сначала гноят в застенках, подвергая ежедневно унижению, включая отправление естественных потребностей на людях. Цель – убить всяческое человеческое достоинство. Затем тихое уничтожение, но когда тебя уже все забыли. Кроме, может быть, близких. Да и им проще воспитывать детей, пусть и твоих, в неведении этого ужаса. Потом узнают, оправдывают они себя, потом вырастут – поймут. Но мучители подлы и изобретательны – античеловеческие и физиологические детали обращения с «народными героями» хоть и не обнародуют, зато сделают всё, чтобы о них догадались. Могут посмертно оболгать, причём чем гнуснее и наглее, тем охотней поверят. И заодно собственную совесть успокоят – не такой уж он был и герой.

Созерцание же подразумевало одно довольно удобное, особенно в его ситуации, качество – не судить. От стороннего наблюдателя не требуется никаких действий, никаких бунтов. Достаточно будет как бывшему журналисту и «настоящему интеллигенту» исполнить свой долг – написать книгу, отражающую время, в котором он живёт, с помощью народного юмора. И никогда больше не услышит он фразы, подобной той, брошенной Корой в сердцах и не дававшей ему покоя: «Хомячкам бунтовать не велено!» Философы-созерцатели не бунтуют – они осмысливают происходящее и иногда высказываются по тому или иному поводу: «…русский ум не привязан к фактам. Он больше любит слова и ими оперирует».

В качестве одной из глав для книги он наметил трактат «О двух „П“ народного духа» – Патрицианстве и Перистальтике, в контексте распила бабла – народного добра. Какие там будут пассажи – Вольтер бы позавидовал (если бы, конечно, знал, что есть «распил народного бабла-добра»)! Но современники-то знали! Просто за них нужно было сформулировать. А то зациклились на «как всегда не имеющих аналогов», «гламурном стоянии раком» и обещании «отрезать так, чтоб не выросло». Его-то формулировочки посильнее будут! – размышлял он, сидя на диване.

Эх, Россия! – то в лице Федора Михайловича морочит голову человечеству идеей «всемирной отзывчивости», то преподносит уникальные образцы массовых убийств, а полёты в космос вполне сочетает с полудиким существованием большинства населения. Однако это не должно обескураживать, поскольку Россия – не страна, а фантасмагория, причём опасная, стремящаяся навязать себя миру. Да, собственно, и русские-то – это не нация в нормальном понимании. Они не могут жить и работать без утопических бредней мирового замаха и кнута. Им как воздух нужна гордость за великое государство и мессианская кичливость, вкупе с гнездящимся в душах подлым страхом перед начальством любого уровня.

И Лёшка наслаждался – обличая, демонстрируя несостоятельность, доходя по сути до плевков в лицо тем, кто хоть как-то находился при власти.

Пока, правда, проделывал он всё это только в собственной голове, но за перо собирался взяться вот-вот, уверенный в том, что его яростная публицистичность будет востребована.

И тут же, совершенно непрошенно, лицо Коры с надломленной бровью.

– Сам сначала поднимись, а то ведь на четвереньках обличать очень неудобно…

– Я и поднимаюсь, обличая…