Такой нежный покойник

Мучительная пустота сердца. Затянутое в смертельный узел солнечное сплетение. Астматический спазм души.

* * *

Русский человек не имеет плана действий… Он страшен своей импровизацией.

Флакон был знаком – Лёше оставалось только заполнить его ядом, сложносочинённым, скомпонованным из самых неожиданных, экзотических, выисканных в старинных книгах сочетаний, соблазнительно пахнущих и смертельно действующих практически сразу. Благо в России в этот момент можно было найти и купить всё, включая самые немыслимые алхимические компоненты, – для этого не требовалось даже никакой «легенды», только деньги. Лёшка сам не мог бы объяснить, зачем ему нужен яд: никаких мыслей о самоубийстве он не мог себе позволить, в его жизни был Тима, и он слишком хорошо понимал, что его сыну рассчитывать в этой жизни больше не на кого. Но наличие субстанции, обладающей «магической» силой быстро и безболезненно прекратить его, как говорила Кора, «сосуществование» с этим миром, придавало ему некую необъяснимую уверенность и, самое странное, силу, которая после отъезда Коры вытекала из него по каплям, как из неисправного крана.

Флакон он закрыл плотно притёртой пробкой и убрал в сейф, где хранились кое-какие профессиональные бумаги, не предназначенные постороннему глазу, и наличные деньги для текущих расходов. Код сейфа, кроме него, был известен только тестю.

Именно там впоследствии его и нашла Вера.

* * *

Следующие полгода он провёл в безобразном загуле. Чего он только не вытворял – все мерзости постсоветского гламурного Вавилона отведал на собственной шкуре, изучил «фольклор» во всех его проявлениях.

Деньги Лёшка разбазаривал без счёту (у савана карманов нет), и благодаря этому обстоятельству вокруг него образовался целый круг присосавшихся профессиональных халявщиков всех родов войск. Они успешно заботились о «программе» на каждый день, будучи в курсе самых «чумных», как они выражались, тусовок. Он стал завсегдатаем самых гнусных, вульгарных и безобразных празднеств. Поскольку в этих кругах он слыл человеком свободным, от девиц у него не было отбоя. Каких только «экземпляров» он не наблюдал. Виды, породы, классы и подклассы – представительницы всех этих, охотящихся за «форбсами» диан, пользующихся у мужчин «успехом, жильём и деньгами», побывали у него в постели.

В старой квартире у Никитских ворот был устроен этакий мини-вертеп, где заправлял неизвестно откуда взявшийся гомункул, воплощающий в себе все возможные пороки. Вернее, представления о них. Имя его было Фенечка. Это субтильное андрогинное существо, приехавшее завоёвывать столицу из какой-то тьмутаракани, ориентировалось в этом своеобразном, настоянном на всех смертных грехах бульоне лучше любого потомст венного гуляки-москвича. Он насмерть приклеился к Лёшке, опутав его, как паутиной, похабно-эпи курейской теорией, состоявшей в некой утончённой «хуёво-русской» вседозволенности. А также лёгкими наркотиками, своей готовностью к утехам любого качества и в любом составе и, наконец, внушениями о его, Лёшкиной, неадекватности восприятия мира.

– Кончай «пасти народы». Пора забуриться в буддизм с нашими национальными особенностями – нам только туда и дорога. А настоящая любовь только там, в кокаиновом астрале. Напрягаться западло, – объяснял Фенечка.

Лёшка, до этого ни разу в жизни не сталкивающийся с такими представителями фауны, был им просто загипнотизирован (не без помощи всяческих галлюциногенных снадобий, в приготовлении которых в домашних условиях Фенечка достиг колдовских высот – из него бы мог получиться фармацевт высочайшего класса). Девицы же (к слову сказать, отборные, мохнатое золото, по Фенькиному определению) служили Лёшке, помимо прочего, неиссякаемым источником новояза.

«В этой стране раздражает ну буквально всё – закаты, блядь, рассветы, птицы, нахуй, летают…» – он даже в состоянии «продвинутого кайфа» умудрялся запоминать, а потом записывать за ними словесные перлы.

Сам себя Фенечка называл фриком.

– Я-то сознательный фрик, – говорил он, щеря редкие зубы в улыбочке, – к тому же образованный. Зато все остальные просто манкурты, мерзота. А мерзоте надо соответствовать.

Он постоянно «шоркался» на телике, типа музыкальный критик, знал там всю тусовку («Цезаропаписты сраные», – щеголял он поставангардистскими терминами), кто, сколько, чем берёт, мог пропихнуть куда угодно кого угодно.

– Надумаешь вернуться в TV-журналистику – велкам, – просвещал он Лёшку. – Life of rich and famous – не дороже денег. Надо только знать, кому дать.

– Ну и сколько, к примеру, – примеривался Лёшка.

– Сколько – это в Думе и в ментовской, наивняк, а у нас – КАК. Совсем другой уровень. То – примитивный планктон. У нас – франкенштейны вислозадые.

Лёшка не понимал.

– Жопку надо подставить, дурачок. Или кого надо в очко поиметь.

– Неужели все? – удивлялся Лёшка. – Мне на самом деле всё равно, кто какой стороной в постели поворачивается. Но я всё-таки за выбор.