– Выбирай здравое – симметрию простых идей. Пиши – во что выльется, время покажет. Не превращай это в священный текст, не пресмыкайся перед идеей: ни одна из них в принципе этого не заслуживает. Просто собирай свидетельства, используй материал бывших коллег, оставшихся в профессии и не продавших свои души и задницы. Делай это для себя, а не для человечества, чтобы себя не потерять и не презирать. Пиши, чтобы узнать то, чего не знаешь. И не суди строго – оставь это прокурорам и архангелам. Размышляй. И не забывай, что слово, будучи сказанным, начинает жить уже собственной жизнью, оторвавшись от автора, личность которого уже совершенно ни при чём. Ты всё-таки не из «фенечек» с вертухайскими генами – эти даже пощёчины не заслуживают, только пенделя, – а худо-бедно, из ин теллигенции. Знаешь, ведь к профессиональному подонку претензий гораздо меньше, чем к интеллектуальному холую. Тебя никто не призывает геройствовать – просто исполнить свою обязанность российского интеллигента, хотя это слово сегодня почти что ругательное.
– Ну, почему сегодня? Ещё Чехов говорил, что не верит в интеллигенцию – лицемерную, фальшивую, истеричную…
– …невоспитанную, ленивую… Чего только про неё не говорили!
– А сегодня и вовсе, как говорит Фенечка, растленная всекупля и всеебля.
– Это не интеллигенция – это наглые прихвостни подлой и гниющей власти. Попса галантерейная. У них взгляд на мир через ширинку и сквозь купюру. А я говорю об интеллигенции, к которой принадлежал сам Чехов. О той, которая обязана показывать обществу, в каком конкретном месте организма ему должно быть больно. О тех, что не боятся своё сердце отяготить человеческой порядочностью. А жизнь – конкретными деяниями. Переноси акцент с глобалки на теорию малых дел.
– Ну и где ты таких сегодня видел? А знаешь, Дидро в «Элементах физиологии» выводит особый тип «противоречивых существ», организмы которых не гармонируют с остальной частью мира. Он пишет: «Природа не даёт долго жить недовольным…» Вот и задумаешься тут.
– Нельзя только задумываться, порой надо переходить к прямым действиям. И начинать с себя. Неча на других пенять.
Ещё Костя рассказал ему, что лицей их может «накрыться медным тазом»:
– У главного нашего спонсора неприятности, боюсь, что он, от греха подальше, решит сменить место жительства, естественно вместе с семьёй. И ему уже будет не до нашей «богадельни», как её называют в педагогических кругах. Эта гнусная система заставляет превращаться в подлецов даже вполне приличных людей. Она ставит перед ними выбор: ты или процветающий подлец, или нищий. И то и другое унизительно, но первое гораздо приятнее.
– Это ты про меня? Кора мне это уже объясняла непрямым текстом.
– С ума сошёл?! Какой же ты подлец? Подлецы с содранной кожей не живут. Да и Системе ты не принадлежишь – так, случайно приблудился. Слабину дал.
– А мог бы не давать. Ты вон удержался.
– Да мне никто и не предлагал, – усмехнулся Костя. – Человек слаб, неизвестно, кто как себя поведёт в предложенных обстоятельствах. И потом я охраняем – своими детьми. Это подороже всяких денег – будет что предъявить Всевышнему… или кому там, из интересующихся…
– А с детьми-то теперь что делать? Куда ж их девать?
– Нам нужно дотянуть хотя бы до конца года. А там видно будет. Может, у кого из нового олигархического племени обнаружится «наш» ребёнок, и он вынужден будет помогать всем остальным.
Лёшка решил продать квартиру на Никитской – это были по нынешним временам очень серьёзные деньги, хватило бы не только до конца учебного года, но и на пару следующих. И соблазнов будет меньше – в квартиру, где живёт сын, кого попало не притащишь.
Сделку он провернул достаточно быстро и внёс деньги на счёт школы.
Сразу как-то полегчало, задышалось свободней. Даже отвращение к себе притупилось.
– Тебе это зачтётся в правильной канцелярии, – сказал Костя.
Прошёл ещё год без Коры.
В России наступили странные времена (хотя какие времена в России не странные).
Лёшке, пытавшемуся «размышлять», пришло в голову, что Россия сегодня – страна трэша. Недаром это не очень понятное слово (обозначающее в английском языке «лёгкий» мусор, остающийся от одноразового употребления) превратилось в культурологический термин, стало таким модным в мировом культурном дискурсе. Им обозначалось не только что-то низкое, чрезмерное, паразитирующее на дурновкусии, примитивности, пошлости (слово, кстати, ни в каком другом языке, кроме русского, не существующее), но и новая культура «игры в игру» в искусстве.
В России же эта «игра» превратилась в абсолютную реальность, данную в ощущениях, – здесь слепых предостерегают открытыми канализационными люками на тротуаре, например. У зрячих – свои сюрпризы.
Люди ищут правды и делают всё, чтобы её избежать.
Ищут ответы на вопросы, но при этом вопросы задают уже в форме ответов.
Если люди не умеют объединиться в общество, они объединяются в трэшевую бандитскую шайку. Те же, кто объединяться не хочет – по разным соображениям, – выглядят глупо, как иной чудак, прохаживающийся по нудистскому пляжу в костю ме-тройке.