Такой смешной король! Повесть третья: Капкан

— Зло — не национальный признак, — продолжал тем временем Чуть-Чуть, — так же как предательство или любая другая подлость, как цинизм и садизм и… Сталин тоже не национальный признак — ни грузинского, ни тем более русского народа. К тому же сталинизм пришел не со Сталиным — он был уже давно до него. Сталинизм… Гитлеризм… Коммунизм… Неронизм… Все одно. Потому и хочу сказать: у нас сталинов больше только потому, что и страна наша больше. Что бы он мог, если бы его питательной средой была всего лишь Эстония или хотя бы Грузия? А вам лично надо чуть-чуть опасаться. Я к тому, чтобы не считали вы, будто порядочность — принадлежность одних только малых, пострадавших народов… Чтобы вы сориентировались…

По знаку русского Алфред остановил «мерседес», и Чуть-Чуть вышел. Махнув рукой, этот долговязый зашагал, не оглядываясь, в сторону паркетного завода. Возможно, он где-то близко здесь квартировался.

За все время, пока ехали, Алфред слова не проронил. А хотел расспросить про Ирину — жену этого офицера, про их жизнь, как и когда опять на Остров приехал.

Немцы в последние годы тоже были скептически настроены к своему фюреру, но ведь они войну проигрывают… Здесь же Сталин в победителях! И русский офицер такое говорит ему, который за рулем, эмгебешного «мерседеса»! Непонятно. А то, что «мерседес» для него капкан, это Алфред и сам давно сообразил.

Глава VI

Когда друзья выбрались из леса на Сухоместовое шоссе, перед ними предстал выбор: или идти к хуторам Ару, или в деревню Розвальни, где намечалась работа в хозяйстве Кури-Мури?..

Хутор назывался Кури-Мури из-за злой собаки по имени Мури. Слова «злой», «злая», «злое» на эстонском языке звучат одинаково — «кури», хотя можно сказать «тиге» или «вихане», но «кури» лучше. И выходит, что Кури-Мури есть не что иное, как Злой Мури. Собака давно сдохла от старости, другой же на хуторе заводить не стали. Итак, собаки нет, но своей яростью Мури в памяти людей остался, а благодаря ему и хутор так стал называться.

Жили на хуторе две женщины, и ту и другую звали Хильдой. Одна была старая — хозяйка дома; другая — молодая, старой хозяйке она не приходилась родственницей, просто приживалка. С точки зрения Короля, они обе были старые, только одна очень старая, другая менее, а означало это, что молодой Хильде могло быть лет тридцать, старой — шестьдесят.

Молодая Хильда, худая и черная, проживала не только на Кури-Мури, но и в других хуторах и деревнях, где принимали. Мало кто знал орбиту ее вращения по Острову. В этом, то есть в плане вращения, она смахивала на Лоцмана Счастья, будучи вечной невестой: ее шутя называли невестой то одного, то другого холостяка или вдовца, кого народ хотел подразнить. Конечно же ее считали малость тронутой; сама она охотно признавала любую версию, при этом как-то торжествующе-иронично посмеивалась: дескать, да, да, у нее Роман с Янусом, еще с Маргусом и даже с Юлюсом.

Старая Хильда — седовласая, с лицом, изборожденным морщинами, и красным широким носом. Одевались обе одинаково в том смысле, что зимою и летом Король видел их в одном и том же, хотя… В чем? Этого он сказать не мог. Тайдеманиха когда-то ходила, завернувшись просто в кусок ткани, тут все ясно. Но здесь, на Кури-Мури… Возможно, те облаченья платьями назывались… А может, еще как-нибудь. Впрочем, Короля совершенно не занимало, кто во что одевался. Даже Марви. Ее глаза, волосы, фигура — они ему, бывало, представлялись, еще, конечно, ее голос звенел в его ушах… А одежда? Это неважно: Марви в любой одежде Марви.

Познакомился Король с обитательницами Кури-Мури, когда на Большом Ару старый Зайцев ему сказал, что встретился, мол, с бабами Кури-Мури и они просили его, Зайцева, прийти к ним вырубать поросль ивняка за огородом, а то она сильно наступает, местами уже перешагнула забор из жердей орешника; пока еще стоят холода, рубить проще, когда же растает снег и земля станет вязкой — не подойти. Посоветовал старый Зайцев Королю пойти к этим бабам да помахать топором для развития мускулатуры, тем более что Старая Хильда, не считавшаяся в округе чересчур щедрой, обещала за работу что-нибудь дать.

Король очень был заинтересован в оплате, потому что на Острове, как и везде в мире, — во всяком случае, так ему представлялось — люди должны сами зарабатывать себе на еду, если у них нет двора и придворных, которые обязаны обеспечивать благополучие своего монарха.

На Сааре, он убедился, каждый питается тем, что считает своей собственностью, даже старый Юхан; на правах дармоеда здесь могла себя чувствовать разве что Вилка, поскольку люди с их неблагодарностью к собакам до такой степени ее разочаровали, что лаять в их интересах ей уже стало неохота.

Король питался скверно, — так бы выразилась Хелли Мартенс, узнай она, как питается Его Величество: он ел, когда давали, и то, что давали. Следовательно, питание Короля не было регулярным, а уж о том, чтобы принести что-нибудь в общий их дом — в ателье Калитко, о том и говорить не приходилось.