Такой же маленький, как ваш

Гости кивали и ступали по квартире очень осторожно, боясь занозить ноги или порвать колготки о наш лущистый пол и деликатно старались не замечать местами уже отлетевшую шпатлёвку и потёртые обои. А мы с Олей вели себя непринуждённо и старались не замечать, как они этого стараются не замечать. Ну зачем, скажите на милость, делать ремонт, если мы отсюда – да ведь, милая? конечно, дорогой! – скоро переедем.

И всё же не гости подвигли меня к новому ремонту – в конце концов они бывают у нас не каждый день. А подвигли, как это ни странно, врачи. Те, которые приходят по вызову к заболевшим детям.

У нас есть участковый педиатр с экзотической фамилией Папетти. Его отец, Николо Папетти, итальянский коммунист, переехал в пятидесятых годах теперь уже прошлого века в страну своей мечты Советский Союз. Здесь итальянский коммунист со временем женился, и у него родился сын, которого в честь итальянского дедушки назвали Массимо. Когда сын вырос, он стал нашим участковым педиатром Максимом Николаевичем Папетти.

Плотный и румяный, как наливное яблоко, Максим Николаевич являет собой пример беззаветного служения профессии. Он хороший доктор, хороший мужик и имеет, пожалуй, только один существенный недостаток (если не считать привычки при каждом удобном случае прихвастнуть, что, впрочем, присуще каждому мужчине): чрезмерную говорливость. И если вы человек новый, не знаете об этой слабости Максима Николаевича, или слишком деликатны, чтобы прервать уважаемого собеседника, вы рискуете слушать его вечно, и напрасно ваш ребёнок будет дёргать вас за руку, упрашивая поиграть с ним, или, голодный, орать на весь дом – в пылу красноречия Максим Николаевич ничего этого не заметит.

Мы с Олей вспоминаем, как старшая дочь Ксюша была ещё маленькой, только-только начала ходить, а говорить и вовсе не умела, изъясняясь лепетом и жестами. И когда после очередного осмотра Максим Николаевич у порога минут пятнадцать нам о чём-то рассказывал (он обычно уходит так: возьмётся за ручку двери, потом отпустит её и долго говорит, потом опять возьмётся за ручку, даже нажмёт на неё, мы попрощаемся, а он вновь ручку отпустит и говорит снова), Ксюшка, не зная, как прервать неумолкающего дядю, в отчаянье выскочила вперёд и, провожая, замахала, замахала ему рукой. Мы смущённо засмеялись, сказали, что, Ксюшенька, так нехорошо делать, дядя сейчас сам уйдёт. И Папетти тоже улыбнулся и сказал:

– Ну, вот, надо идти, Ксюха меня уже провожает. До свидания, до свидания.

– До свидания, – сказали мы.

Папетти взялся за ручку, а потом отпустил её и говорил ещё столько же.

Такой Максим Николаевич Папетти. Так вот, речь не о нём.

…По поводу последней фразы, кстати, есть история. Один мой знакомый, Андрюха, будучи как-то в Париже, пришёл с компанией друзей пообедать в ресторан. И, открыв меню, задумался, как сделать заказ? Ибо ни по-французски, ни по-английски ни читать, ни говорить не умеет.

И тогда Андрюха начинает официанту объяснять.

– Мясо. Понимаете? Мясо.

Официант стоит, предупредительно-вежливо на него смотрит и не понимает.

– Как по-французски «мясо»? – спрашивает Андрюха у друзей.

Те не знают.

– А по-английски?

Те пожимают плечами, они просто ткнули в меню пальцем.

– Ну, как тебе объяснить? – Андрюха опять поворачивается к официанту. – Мясо, блюдо из мяса.

Официант стоит, вежливо улыбается.

– Господи, что непонятного? Вот! – осеняет Андрюху. – У них!

И показывает на тарелки за соседним столиком, где люди едят что-то мясное.

– О, си, – расплывается в улыбке официант.

Он понял, «мясо», и произносит фразу по-французски, спрашивая, очевидно, какое именно мясо?

Андрюха откашливается.

– Свинина. Знаешь, свинина?

Официант не знает.

– Свинина, свинка, хрю-хрю. Ну «хрю-хрю»-то ты должен понимать!

Тот не понимает, очевидно, по-французски свинки хрюкают как-то иначе.

– Свинья, такая упитанная.

И, как это водится, показывает на себе. Официант пристально Андрюху разглядывает.

– Да не я! – горячится тот.

Посетители заведения начинают оборачиваться.

– Свинья, с пятачком, – крутит Андрюха кулаком вокруг носа.

Официант смотрит на Андрюхин нос.

– С таким закрученным хвостиком, – показывает Андрюха.

Официант в смущении.

– Не у меня!

– О! – вскрикивает уже официант.

Убегает и возвращается с листом бумаги.

– Конечно! – восклицает Андрюха.

Берёт лист и как может рисует на ней свинку: толстую, с пятачком, с хвостиком.

– О! – кричит радостный официант. – Си, си. – И хрюкает, как принято хрюкать у французских свиней.

– Вот именно! – кричит Андрюха, обрадованный, что начинает понемногу понимать французский, и очень похоже хрюкает в ответ.

– Хр-р, – хрюкает официант.

– Хр-р, хр-р, – вторит ему Андрюха.

Чуть они не обнялись.

– Момент, – говорит официант и бежит на кухню.

– Стой! – кричит Андрюха и машет рукой. – Иди сюда.

Официант с полпути возвращается.

– ТАК ВОТ, – говорит Андрюха и размашисто перечёркивает только что нарисованную им свинью. – СВИНИНЫ НЕ НАДО!

Официант несколько секунд на него смотрит, потом в задумчивости идёт на кухню. Через пару минут оттуда раздаётся дружный продолжительный гогот.