Такси!

– Бог ты мой, вы, наверное, миссис Дженнет, – произнесла она, не удосужившись вынуть окурок. И, не дав мне возможности ее разубедить, затрещала: – Бесконечно извиняюсь – совсем из головы выскочило, что вы придете, а я как раз волосы сушу. Ничего, если я вам просто ключи дам – вы же сами все посмотрите? В конце концов, я и согласилась-то людей впускать, только чтобы сделать любезность мистеру Триггсу. Он же и мой домовладелец, понимаете? Для домовладельца, конечно, парень приличный, ну да все они одного поля ягода. Я имею в виду – те, которые зарабатывают на хлеб, сдавая квартиры в аренду. – Женщина умолкла, разглядывая мою физиономию – разукрашенную синяками и шишками, потную после нелегкого восхождения по лестнице. Заметила она и костыль под мышкой, и скованность движений. Участливое выражение на лице почему-то сменилось подозрительностью. – Вот ключи. – Она протянула руку; ключи от квартиры Джонни болтались на испачканных хной пальцах. – Постучите, когда закончите. Сразу не отвечу – значит, у меня голова под краном.

В квартире Джонни больше не было привычной смеси запахов – виски, обезболивающих лекарств, жареного бекона, нестираной одежды. Можно было различить только слабый затхлый запах старого ковра и сигарет. Большая часть окон была открыта, и в комнату задувал ветер. Отопление отключили, и изо рта у меня вырывались облачка пара.

Я никогда еще не видела эту квартиру при ярком дневном свете. Джонни обычно держал занавески задернутыми – отчасти из лени, отчасти из желания спрятаться ото всех. Бурые разводы на стенах, пятна и дыры от сигарет на ковре – теперь, когда здесь не было вещей Джонни, все это больше бросалось в глаза. Конечно же, исчезла гитара. Обычно она стояла вон в том углу. А все старые газеты и коробки собрали и выбросили. Кофейный столик вытерли, но самые застарелые круги и разводы все еще угадывались на деревянной поверхности.

Ощущая странную легкость в голове, я прохромала по комнате, провела пальцем вдоль вонючей спинки кушетки. Несколько недель мои странствия ограничивались одними больничными коридорами, и сегодня, в день своего освобождения, по идее, я должна была отправиться прямиком в постель. Дурман в голове придавал происходящему оттенок нереальности. А вдруг мне все это просто снится?

Вот здесь я лежала в ту ночь, когда Джонни мне врезал, – прямо тут, на ковре. Лежала и вспоминала, как в детстве, на пляже, склонилась над лужицей воды в скалах, чтобы рассмотреть что-то… Морскую звезду, выброшенную на берег штормом.

Измученная жаждой, усталая, побрела я на кухню за стаканом воды. Ого, как чисто! Спорю – вылизал все не Джонни. Может, домовладелец соседке и заплатил за уборку. Я вообразила, как перемазанные хной руки шуруют по углам тряпкой и пылесосом… Стоп – а это что? Сложенный листок бумаги лежал на полке рядом с хлебницей. На нем было написано мое имя.

Дорогая Кэйти,

Я вел себя как последний скот и прошу за это прощения. Знаю, тебе все равно, в Берлин я отправлюсь или к чертовой матери, но, на всякий случай, – это Берлин. Я собираюсь помочь Стюарту в барс. И еще собираюсь начать все сначала. Я всегда буду любить тебя, Кэйти. Надеюсь, ты будешь счастлива.

Джонни.

На полке лежит еще один лист бумаги. Старый счет за газ.

Ты уплывешь —
На попутной волне.
Ну а мне
Брести по воде.
Ива плакучая
На берегу.
Глаз от нее
Отвести не могу:
Там, за листвой, —
Как лист
Парус твой.

3

Когда задребезжал дверной звонок, я орудовала валиком, взобравшись на стремянку, – перекрашивала стены гостиной в цвет манго. Да пошли они – кто бы там ни был.

Мне нравилось шуршание валика, размазывающего краску. Нравился чистый, насыщенный цвет, ложащийся на мои стены. Впервые в жизни я развлекалась декорированием, и, похоже, занятие оказалось как раз для меня.

Черт, опять звонок. Хрен открою. Еще не хватало мне с моими ребрами и коленом лишний раз ползать по лестнице ради свидетелей Иеговы, или торговцев, или кого там еще принесло воскресным утром. Мне и с краской-то управляться нелегко, а тут еще гости дурацкие. Да сестра Фрэнсис на меня бы наручники надела, поймай она меня за такими делами. И все же я гордилась собой. Две недели как из больницы – а вы только посмотрите на меня! И я все сделала сама.

Эта зараза названивала и названивала. Кто там настырный такой? Я наклонилась вправо, пытаясь разглядеть гостя из окна, но устроиться под нужным углом не удавалось. Ладно, ублюдки, вы меня достали – слезаю.

Медленней. Левую ногу на перекладину ниже, правую… Кончай трезвон, я же на стремянке!