Такси Блюз

– Бабло отбил, барыгу наказал чужими руками, а как авторитет… Не сочти за грубость, но не считаешь, что он пошатнулся.

Лефик хмыкнул и закурил сигарету. Кореец напрягся в ожидании немедленной реакции. Симон явно желал, чтобы пролилась кровь, «хлеба и зрелищ» – его жизненное кредо.

– Ты думаешь, что можешь сказать мне фас, раздраконить меня босяцким фуфляком, на который я кинусь, что тот подпесок. О чем ты говоришь?

– Погоди, дорогой, неверно истолковал меня. Люди слышали, как этот фуфломет неуважительно говорил за тебя. Прошло время, этот перец жив и чувствует себя превосходно… Мы-то в теме, что он отдал тебе, что ты просил с него, но другие не при делах за это. Всем не объяснишь. Отсюда пойдут опасные брожения. Не находишь?

* * *

Савка повернул на улицу Рождественского, серый хрущевский ренессанс: черные проплешины среди неровных дворов, собачьи испражнения, дымящиеся, словно взорванные танки, колодцы, танкисты-бомжи с загорелыми лицами даже в зимний период, корявый паребрик и утоптанный тротуар. Шутил шел по нему, приближая встречу. У самого сердца под «мытой» дубленкой грелся алый цветок гордым именем роза.

* * *

Кава выпил, и не мало. Его разум взывал к справедливости.

– Фока! – встрепенулся Ренат.

– Я весь внимание.

– Будешь внимателен, будешь состоятелен. Хватит тальянку ломать. Отзвони пацанам, работа будет.

– Кому звонить? – не вкуривал Фока.

– Ты чего гоняешь?! Или два по кушу!? Звони Моцарту, Окулисту. Скажи, пусть этого терминатора взяли, как его?..

– Сугроба?

– Сугроба, да. Пусть эти ниндзя тянутся сюда.

* * *

Скороговорка: «Приехали парни на крутой тачиле, базарить не стали, всех замочили, всех замочили и перемочили, купили билеты и двинули в Чили, а все потому, что они на тачиле».

Тем, кто встретил Савелия в компании с его Мариной у выхода из подъезда, ни к чему было сублимировать собственную энергию. У них была утилитарная цель и указание авторитета.

– А сейчас я тебя угощу шампанским,… если ты не возражаешь против моего назойливого общества.

– Савушка, я так счастлива. Я же говорила, все будет здорово.

Вся беседа построена исключительно на эмоциях и, наверное, это правильно. Холодная голова и трезвый расчет, это можно приберечь для другого случая.

Марина нежно держала высокую розу за ее не простой стебель. Она не хотела оставлять ее дома в пустой комнате, в мокрой вазе. Цветок был неподражаем, хотя во многом походил на остальные. Он являл собою законченное продолжение счастливой его обладательницы.

Савва обратил внимание на серую Ниву с глухой тонировкой. Она походила на выгоревший гроб, но на колесах. Приобняв свою пассию за узкие плечи, они попробовали пройти мимо.

– Молодые люди! Вы из этого дома?

– Да, – ответила Марина, выдвигая на передний план желание помочь. Так чисто, по-саморитянски.

– У нас для вас кое-что есть, – парень стоял и улыбался, как черно-белый телевизор. А еще в его глазах отражался только тротуар.

Из ветрового окна Нивы высунулась сайка такого же «киноцефала» (собакоголовый).

– Мы к вам, голуби, обращаемся. Не хорошо хамить людям, – прогремел второй.

– Ты о чем, дядя? – не выдержал Шутил. – Какие дела?

– Дела в прокуратуре, ныряй в тачилу.

И холод вороненой стали безапелляционно приставленный в область ребер, заставил Савелия воспринимать сие серьезно.

– Марина, дождись меня дома, – попросил он, отстраняя девушку.

– Мариночка тоже поедет с нами, – неожиданно высрал обладатель Беретты.

– Не гони, она не при делах.

– Гонят, корешок, говно по трубам, а здесь позволь нам решать, кто при чем.

* * *

Траурная панихида, это всегда неуютно, холодно и лишено перспектив. Венки от одноклассников, от директора любимой школы слабо напоминают дары волхвов. Мать в черной, как у шахидки, шали с пустыми, как два колодца, глазами. Отец заметно постаревший, так и не ставший дедом. Друзья – это отдельная тема.

Боря шел сразу же за гробом, под локоть поддерживая несчастную мать. Она то впадала в сомнамбулическую кому и казалась равнодушной, то вскрикивала, как раненая на вылет волчица.

Корма красного, словно стяг, гроба плавно покачивалась на плечах несущих, где-то там между небом и асфальтом. Он так и не смог дотянуться до небес…, а быть может… Быть может совсем наоборот.

* * *

– Конечная, – сказал узколобый с постперестроечным менталитетом спортсмена-неудачника, сумевшего худо-бедно реализовать себя на улице.

Оставленное переселенцами здание бывшего конезавода заставляло поверить о приближающемся апокалипсисе. Молодых людей выволокли из Нивы и втащили в плохо оборудованную подсобку. Провисшая панцирная кровать, прожженный в нескольких местах полосатый как жизнь матрац. Молочный ящик с фанерой вместо столешницы и портрет вождя мирового пролетариата с цинично подрисованными сатанистскими рожками. Зрелище так себе.

Шутила пристегнули наручниками к стояку, прощупав пару раз его батареи (ребра).

– Будешь кипеш поднимать, печень фаршем выйдет.

Девушку толкнули на матрац, предварительно содрав с нее пальто. Савелий дернулся, но чугунный стояк был заложен коммунистами, а значит прочно и на века.