Такси для ангела

— Да, это касается моих последних переговоров. Завтра в четыре из Мюнхена прилетает переводчик. Некто герр Райнер‑Вернер Рабенбауэр, я уже встречалась с ним в Германии. Не самый приятный человек, мягко говоря. Но довольно сносно лопочет по‑русски.

— Не самый приятный?

— Единственное достоинство этого господина заключается в том, что ему не нужно объяснять на пальцах русскую ненормативную лексику.

Аглая скорчила гримасу, происхождение которой мне было понятно: приезжал всего лишь Райнер‑Вернер, а не Кристоф‑Франсуа, например. Или Жан‑Пьер. Или Жак‑Анри. Франция, родина «Украденных поцелуев», была по‑прежнему равнодушна к творчеству Аглаи.

— Займитесь этим немчиком, Алиса.

— Сегодня же напишу плакат для встречи в аэропорту.

…Я действительно приехала в Шереметьево с плакатом и с очередной пачкой писем, которую еще с утра вытащила из абонентского ящика (письма я намеревалась почитать по дороге, чтобы ожидание герра Райнера‑Вернера Рабенбауэра было не таким тоскливым). Эта пачка, вернее, одно из писем в пачке так испортили мне настроение, что я едва не пропустила объявление о прибытии самолета «Люфтганзы», следующего рейсом из Мюнхена.

Письмо было засунуто в блеклый конверт без обнадеживающего обратного адреса. Я ненавидела отсутствие обратных адресов: как правило, за ними скрывались сладострастные пасквилянты, тихопомешанные защитники литературы Большого Стиля или секс‑хулиганы, готовые залить спермой из своих худосочных брандспойтов любое, даже едва тлеющее, книжное откровение. Подобные письма я никогда не показывала Аглае и, как правило, выбрасывала в корзину прямо на почте. За исключением особо выдающихся или особо циничных образцов. Они и составили небольшую подборку, которая хранилась в нижнем ящике моего рабочего стола.

Непонятно зачем я собирала их. Все эти заскорузлые листки. Все эти с мясом вырванные и испохабленные страницы из Аглаиных книг с приписками: «Вот, спустил давеча на твою героиню, полюбуйся. С женой так не получается последние пять лет…» Или — «Вы не просто графоманка, вы графоманьячка!». Или — «Я, потомок выдающегося писателя Козьмы Пруткова, подаю на вас в суд за осквернение великого и могучего русского языка!».

Предчувствуя нечто подобное, я вскрыла конверт. Из него выпал листок с одной‑единственной, набранной крупным шрифтом фразой:

«БОЙСЯ ЦВЕТОВ, СУКА!»

Листок не понравился мне. Очень не понравился. Я работала у Аглаи несколько месяцев и за это время выудила из почты с добрых два десятка подметных цидулок.

Подать в суд за осквернение великого и могучего — было.

Подать в суд за литературный плагиат — было.

Подать в суд за использование имени и фамилии в произведении — было.

Но такой странной угрозы на моей памяти не было. Да и сукой Аглаю Канунникову никто не называл, разве что очаровательные коллеги по детективному цеху, да и то в семейном кругу. И при чем здесь цветы?..

Нужно поскорее избавиться от записки и забыть о ней. Наверняка какой‑то сумасшедший, не иначе. Сумасшедший, с литературным словом «сука» наперевес.

Но выбросить конверт я не успела — появились первые ласточки с рейса Мюнхен — Москва. И мне ничего не оставалось, как поднять табличку: «RAINER WERNER RABENBAUER».

За первыми ласточками последовали менее расторопные щеглы, потом пришел черед основной стаи, и под самый занавес косяком пошли неторопливые, слегка потрепанные в боях с таможней удоды.

Райнер‑Вернер оказался бакланом.

Он вышел последним — когда я уже потеряла всякую надежду на встречу. Баклан приблизился ко мне и сказал:

— Райнер‑Вернер — это я. Вы представитель фрау Канунниковой?

Я кивнула.

— А где же сама фрау?

— Я — ее личный секретарь.

Аглая, как обычно, слукавила: Райнер‑Вернер не просто хорошо говорил по‑русски. Он говорил по‑русски практически без акцента. Хотя легкий акцент все же был: он живо напомнил мне специфический говорок завсегдатаев одесского Привоза.

— Меня зовут Алиса.

— Ага. Как Алиса в стране чудес?..

— Как «Алиса здесь больше не живет»[6], — отрезала я. Терпеть не могу когда начинают прохаживаться по моему не слишком удачному имени.

— Понятно. А я — Райнер‑Вернер. Впрочем, вы это уже поняли. — Он склонил голову набок и принялся разглядывать меня самым бесцеремонным образом.

Я тоже не осталась в долгу.

Райнер‑Вернер был типичным немчурой из культурфильма времен Третьего рейха «Наш вермахт». Коротко стриженные, зачесанные назад белые волосы, правильной формы череп, правильной формы глаза, правильной формы нос… А на монументальном подбородке Райнера‑Вернера могла бы развернуться танковая армия Гудериана. Без всякого стеснения. И еще осталось бы место для Рейхсканцелярии и Бранденбургских ворот.

Массивная голова немца была посажена на такие же массивные плечи. Опустить взгляд ниже я не рискнула: уж слишком вызывающе бугрились узкие райнер‑вернеровские джинсы. Самые сексуально озабоченные джинсы, которые я видела в своей жизни.